Врата Леванта - [40]

И вот он появился. В худший момент, когда мы меньше всего его ждали. Вернулся тогда, когда мы меньше всего желали его присутствия. Из тюрьмы прямо в дом. В свою комнату. Которую тут же запер на ключ. Чтобы никто из нас не вздумал подняться к нему поговорить.

Внезапно в атмосфере повеяло чем-то ледяным. Дом уже не был прежним — перестал быть нашим. Мы вдруг начали разговаривать вполголоса. Отец преобразился буквально за несколько секунд. Его веселость исчезла, лицо отяжелело. Он ничего не сказал, не желая ни жаловаться на манеры Селима, ни проклинать его, ни прогонять, ни прощать. Ни единого слова не было сказано — он просто целиком ушел в себя.

Что же касается нас с Кларой, то мы, не дожидаясь конца недели, уехали в Хайфу.

Нет, никаких столкновений у меня с братом не было, мы не ссорились. Едва ли мы даже словом обменялись. И тем не менее мы уехали? Я понимаю ваше удивление. Вероятно, мне следует сделать вам одно признание. Мне нелегко об этом говорить, и я сам не сразу это осознал, но, если и дальше скрывать это, многие вещи окажутся непонятными. Дело в том, что я всегда боялся брата. Нет, не боялся, это чересчур сильное выражение. Скажем так, в его присутствии я всегда чувствовал себя не в своей тарелке. И всегда избегал встречаться с ним взглядом.

По какой причине? Я не смею пускаться в слишком сложные объяснения… Мы с ним разные люди. У него выросли когти и клыки — у меня нет. Меня всегда так любили, что мне никогда не приходилось по-настоящему защищаться. Все мне доставалось так легко, так естественно. Все — даже героизм, даже страстная любовь. Бертран, потом Клара. Все являлось мне, точно во сне, и нужно было лишь сказать «да». Везде — даже в Сопротивлении — я был любимым ребенком. Никогда мне не приходилось драться, чтобы отвоевать место для себя. Каждый раз, когда на моем пути возникало препятствие, появлялась словно каким-то чудом другая дорога — и оказывалась еще шире, еще лучше, чем та, с которой пришлось сойти. Поэтому я не сумел закалиться в борьбе. И это отражается на моих представлениях о мире. Я всегда стою за переговоры, за примирение, и даже бунт мой направлен против ненависти.

С моим братом все обстояло прямо противоположным образом. Мне почти хочется сказать, что он убил с целью родиться. Потом ему пришлось сражаться против отца, против меня или, вернее, против моей тени: все вызывало его на остервенелый бой — даже пища, которой он давился.

Порой я говорил самому себе, что мой брат — волк. Это не совсем точно. Волк сражается, чтобы выжить или сохранить свободу. Если ему не угрожают, он следует своей дорогой, величественный и невозмутимый. Брата же моего я скорее сравню с собаками, вернувшимися в дикое состояние. Дом, где они выросли, вызывает у них и сожаление, и ненависть. Их жизненный путь всегда обусловлен какой-то раной: заброшенностью, предательством, изменой. Эта рана дает им второе рождение, которое одно и имеет для них значение.

Битва между мной и братом оказалась бы неравной. Я выбрал бегство. Да, бегство, другого слова не подберешь.

Итак, мы — я и Клара — отправились в Хайфу. Мы намеревались это сделать уже в течение некоторого времени, но несколько раз откладывали отъезд, поскольку дороги Галилеи стали ненадежными. Но теперь в доме воцарилась такая атмосфера, что мы решились ехать. Невзирая даже на определенный риск. Это было не самым благоразумным поступком, особенно учитывая, что жена моя была беременна. Однако мы никогда не были благоразумными людьми: будь это иначе, мы вряд ли приняли бы участие в Сопротивлении и, следовательно, никогда не встретились бы, разве не так? Неосторожная дерзость стала для нас чем-то вроде традиции.

В тот день дороги были особо пустынными, но это нас не остановило. Мы ехали прямо, на приличной скорости. Время от времени до нас доносились словно бы раскаты грома. Это походило на взрывы, но они были далекими, и мы делали вид, будто ничего не слышим.

В последней части пути, в Галилее, тревожные звуки усилились и стали более четкими. Выстрелы, разрывы гранат и запах гари. Однако поворачивать назад было поздно.

Когда мы уже въезжали в Хайфу, между улицей Фейсала и Кингзвей, недалеко от железной дороги… Если вы не знаете Хайфу, это вам ничего не скажет… Короче, на северном въезде в город две шальные пули пробили нашу машину. Потом взрыв, от которого она подпрыгнула на всех своих четырех колесах. Мы оба выкрикивали глупые слова, которые обычно приходят на ум в такие моменты: «Осторожно!» — а затем «Это вон оттуда!» Как будто нам могли помочь осторожность или знание того, где раздались выстрелы.

Вцепившись в руль, я гнал машину прямо перед собой. Свернуть налево или направо было невозможно, и я только жал на газ. Повторяя трясущимися губами: «Не бойся! Не бойся! Не бойся!» Я постоянно натыкался на камни, шины, обломки машин, быть может, даже на трупы — не знаю, я ничего не замечал и продолжал гнать вперед. Когда мы наконец добрались, Бог знает как, до «Stella maris»[2] — дома Наима на другом конце города, — мне понадобилось несколько минут, чтобы разжать пальцы, судорожно обхватившие руль…