Врата «Грейвз» - [118]

Он проглотил несколько ложек супа и снова заговорил:

– Мои симпатии тоже принадлежат двум странам. А некоторые шотландцы могли бы сказать, что и трем. И одиночество, и замешательство, сопутствующие этой ситуации, всегда были для меня тяжелой ношей. Я родился в Австрии, но предан Британии, хотя моя манера говорить остается непривычной английскому уху. Из-за этого мне всегда трудно было походить на англичан. – Он замолчал и закончил есть суп.

– Хотите еще супа, доктор? – спросила Адриана.

– Nur ein wenig, bitte.

– Извините, не понимаю, – сказала Адриана, взглянув на меня.

– Немножко, – перевел я для нее.

– Так, значит, это вы, герр Бейкер, читаете по-немецки, – сказал Гассман с легкой улыбкой. – И помните старую графику. Знаете, я все эти годы думал, куда же подевались мои дневники. Для работы они мне были больше не нужны, но я боялся, что их обнаружат. И вот обнаружили. – Он повернулся к Адриане. – Да, пожалуйста, еще немного супа. И если можно, хлеба. – Он коснулся ее руки. – Jetzt ist es Zeit, das Brot zu bringen, – сказал он, усмехнувшись. – Это-то вы понимаете, nicht war?

– Да, – сказала она, вставая с кровати. – Вы слышали, как я это сказала.

– Как раз перед тем, как застрелить меня, – тихо сказал он ей вслед, когда она уходила. – Английская медсестра, которая убивает.

Я видел, как Адриана вздрогнула.

– Защищая свою жизнь, – сказал я достаточно громко, чтобы она услышала меня из соседней комнаты.

– А вы так и не бывали в Америке после войны, Чарльз? – спросил он меня.

– Пока нет, – ответил я.

Его вопрос взволновал меня. Я ощутил смутную тоску по Америке – так кто же я наконец, англичанин или американец? Однако не дал ему понять, какие струны затронул его вопрос.

Он кивнул с понимающей улыбкой:

– Здесь, в Англии, так трудно стать своим. Я всегда так считал. Иногда я тосковал по Австрии, по людям и местам, которые видел в детстве.

Иногда, – сказал я и вдруг поймал себя на том, что думаю об Аризоне.

– О людях и местах, которые знал в молодости, – тихо сказал он. – Британцы не слишком расположены к иностранцам. Их снобизм порою безграничен. Когда я был мальчиком, люди были добрее. Было не так одиноко. Был дом. Иногда я так жажду вновь обрести его, – бормотал он.

– Я тоже подумываю о том, чтобы вернуться, – сказал я, когда появилась Адриана с миской супа и ломтем хлеба.

– Спасибо, сестра. Вы добры ко мне, несмотря ни на что, – мило сказал он, – Как трудно быть медсестрой. – Он попробовал суп и улыбнулся. – А на войне быть медсестрой труднее всего. Обязанности так часто противоречат друг другу, не правда ли?

– Каждый день, – ответила Адриана, – Каждый чертов день.

Врачу тоже трудно сделать правильный выбор. И почти невозможно примирить противоположности. Ваши обязанности на войне бесконечны. Я служил Англии в бурскую войну. Пытался спасать жизни в царстве смерти. И видел жизни, которые уже нельзя спасти. – Он откусил хлеба, улыбнулся и кивнул в знак одобрения.

– Из пекарни, – сказала Адриана.

– Из хорошей пекарни, – сказал он. – Вы обо всем подумали, сестра. То, что надо. Все самое лучшее, что возможно в таких обстоятельствах. В плохих обстоятельствах. – тихо сказал он. – Хорошая медсестра в плохих обстоятельствах.

Я вышел в другую комнату через дверь, которую Адриана оставила открытой, уходя в кухню. Несколько минут спустя вышла и она с пустой миской и ложкой в закрыла за собой дверь. Я вспомнил о засове, только когда она ушла. Хотя на меня внезапно накатила усталость, я встал со своего кресла у камина и запер камеру. Взглянув в глазок на Гассмана, я увидел мирно спавшую старую женщину.

– Глаза прямо слипаются, – сказала Адриана. – Я немного вздремну.

– А я посижу у огня, – сказал я.

Камин был облицован камнем, как в Америке. В доме вообще было много камня. На потолках виднелись грубо оструганные балки. Я чувствовал странное удовлетворение оттого, что нахожусь в доме бедняги Фредди с его женой, вдали от работы и Лондона. Я погрузился в сон.

Когда я проснулся, на улице стемнело, а Адриана была в камере с Гассманом. Я заметил, что дверь туда открыта, но она ведь и не могла запереть ее, раз находилась внутри. Но все же она должна была разбудить меня. Я пошел туда, чтобы посмотреть, что происходит.

Алиса – вернее, Гассман – сидела, опустив ноги на пол, и ела суп – пожилая женщина, на коленях которой, накренившись, стояла миска. Он – я заставил себя вспомнить, что это Гассман, – повернулся лицом к двери, а Адриана сидела на другой стороне кровати, спиной к ней. Я встал в дверном проеме.

– Понимаете, нам приходилось это делать. Если бы мы этого не сделали, эти девушки бы умерли. Вот и приходилось, – сказала Адриана, похоже всхлипывая.

– Противоречия чудовищны, трагичны, – произнес голос Алисы. – Они громоздятся друг на друга и делают жизнь порой невыносимой. Я много раз это ощущал в Южной Африке.

– А они все приходили, – сказала Адриана.

– Понимаю. А пушки – самое жуткое. Как можно спасать жизни, если пушки их уничтожают? А мальчики были такими юными. – Он похлопал ее по спине и продолжал тихим, гулким голосом: – Милые английские пареньки.

– Девушки были так молоды, – сказала Адриана.