Врата Абаддона - [8]

— Стрелять ни в кого не собираемся? — осведомился Бык.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — ответил Фред.

Плавный уклон стройплощадки заканчивался гигантским перегибом. В звездной черноте над ними высилась дуга из стали и керамики, освещенная тысячью огоньков. Она выглядела произведением природы — не верилось, что такую махину мог создать человек. Она походила на каньон или гору. Или заросший травой кратер потухшего вулкана. Ее огромная величина мешала увидеть в ней корабль. Но это был корабль. По его бокам ползали строительные механизмы, большие, как дом, в котором Бык жил в детстве, но выглядели они мелкими, как футболисты на далеком поле. Длинная тонкая линия килевого лифта тянулась вдоль корпуса — она перевозила механиков с одного конца конструкции на другой. Кабинки вспомогательных лифтов вмещали по дюжине человек. Мягкий изгиб корпуса был испещрен выпуклостями рельсовых пушек и резкими вздутиями торпед.

Когда-то все это называлось «Наву». Корабль, рассчитанный на много поколений, должен был унести к звездам мормонов, полагавшихся только на его внутреннюю экосистему да на милость Божью. Теперь его переименовали в «Бегемот» — самый большой и бесполезный военный корабль в Солнечной системе. В его брюхе, не касаясь стен, могли разместиться четыре корабля класса «Доннаджер». Рельсовые пушки были способны разогнать магнитные снаряды до измеримых долей с.[8] Всех ядерных торпед, имевшихся в распоряжении Альянса Внешних Планет, не хватило бы на его полное вооружение. Мощность лазерных передатчиков позволяла прожечь лучом дыру в стали — дай только время. Можно было бы еще разрисовать нос под акулью пасть и придать жилому отсеку форму треугольного плавника, но и без того представлялось очевидным, что цель этой великолепной конструкции — внушать страх.

И хорошо, что вид у нее был такой устрашающий, потому что, случись этой залатанной развалине попасть в настоящую схватку, им всем настал бы конец. Бык скосил взгляд на Ашфорда. Капитан стоял, вздернув подбородок, глаза его горели от гордости. Бык поцокал языком.

Притяжение совсем исчезло — платформа и стройплощадка замерли, уравнявшись в скорости с «Бегемотом». Вдалеке вспыхнул белым пламенем строительный мех — началась сварка.

— Сколько до старта? — спросил Ашфорд.

— Три дня, — сказал Фред.

— Инженеры докладывали, что до готовности дней десять, — вставил Бык. — Будем доделывать в полете?

— Именно так, — кивнул Фред.

— Хотя мы могли бы задержаться на несколько дней, закончить работы в доках и, развив чуть большую тягу, явиться на место в тот же срок?

Повисла неловкая пауза. Бык знал, что так будет, но промолчать не мог.

— Удобства и дух команды требуют не меньшей заботы, чем корабль, — проговорил Фред, из вежливости изменив формулировку. Бык, знавший его достаточно давно, услышал: «Астеры не любят перегрузок». — Кроме того, некоторые работы проще производить при низких g. Все взвешено, Бык. Через три дня отчаливаете.

— А что, есть проблемы? — спросил Ашфорд.

Бык натянул на лицо кретинскую улыбочку, к которой прибегал, когда хотелось сказать правду, избежав нагоняя.

— Мы собираемся дразнить Землю и Марс в виду Кольца, занимающегося своей инопланетной чертовщиной. Команда у нас не сработавшаяся, корабль — наполовину из металлолома, и времени, чтобы все утрясти, не будет. Конечно, проблемы найдутся, но тут уж ничего не поделаешь, так что все равно беремся. В худшем случае мы все умрем.

— Веселенькая мысль, — укоризненно протянул Ашфорд.

Бык улыбнулся еще шире и пожал плечами.

— Все равно рано или поздно этим закончится.

На Тихо Быку досталось роскошное помещение. Четыре комнаты с высокими потолками, отдельный гальюн с настоящим водопроводом. Даже на Земле, мальчишкой, он не знал такой роскоши. Детство Быка прошло в жилом комплексе зоны совместных интересов Нью-Мексико. Там он обитал с родителями, бабушкой, двумя дядьями, тремя тетушками и примерно тысячей двоюродных братьев и сестер. Дожив до шестнадцати лет и отказавшись переходить на базовое пособие, он уехал на юг, в Аламогордо, и отработал свои два года, разбирая древнюю солнечную электростанцию, оставшуюся от недобрых старых времен до термояда. Спал он в комнате на десятерых и до сих пор явственно помнил соседей, какими они были тогда: тощие, мускулистые, без рубашек — или в рубашках, повязанных на головы вместо чалмы. Он как сейчас чувствовал лучи мексиканского солнца, которые словно ладонью давят на грудь, купался в излучении и тепле неконтролируемого ядерного реактора, отделенного от него только расстоянием да огромным голубым небом.

Отработав два обязательных года, он поступил было в техническое училище, но вылетел за гормоны и спиртное. После этого пришлось выбирать между военной службой или пособием. Бык выбрал то, что меньше походило на смерть. В десантниках самая большая из его кают была меньше прихожей этой квартиры на Тихо. До отставки он не имел собственного жилья. Станция Церера тоже его не баловала. Нора располагалась у самого центра вращения — низкая гравитация, высокая сила Кориолиса. Место, чтобы отоспаться после попойки, — не более того. Голые каменные стены, корабельная койка с креплениями для сна в невесомости. Кто-то из прежних хозяев выцарапал на стене: «Бессо о нади». На астерском жаргоне — «Лучшее или ничего». Бык тогда еще не знал, что это политический лозунг. Барахло, которым он обзавелся на станции Тихо, — рамка, где сменялись семейные фотографии с Земли, жестяной подсвечник, оставленный бывшей подружкой, штатские костюмы — в его старой норе на Церере просто не уместилось бы или не оставило бы места для сна. «Слишком много вещей, — подумал он. — Надо бы от них избавиться».