Врангель. Последний главком - [154]

Объединить под своим началом всех кубанцев и терцев — значит повесить себе на шею их атаманов, этих туземных вождей в черкесках, их правительства, где протирают штаны одни болтуны и казнокрады, и самостийников всех мастей. Интриг тогда не оберёшься... Хуже того — попадёшь в унизительную зависимость от всей этой сволочной и пройдошливой публики: пополнение и снабжение армии окажется целиком в их грязных лапах. Стреножат как пить дать.

И далеко, Петруша, ты дойдёшь с такой армией?

Донские казаки за полгода не сумели взять ни Царицына, ни Воронежа. И причина как на ладони: шкурники эти горазды воевать только за собственные станицы. Попытался Краснов вывести их за пределы области — так они и за свои станицы воевать перестали, мерзавцы. А что станет с кубанцами, ежели уже сейчас — едва очистили край от большевиков — почти треть их, по прикидкам Ставки, уклоняется от мобилизации? А мобилизовать иногородних запретила эта задница Рада.

Так что не дальше Харькова и Саратова. Это в лучшем ещё случае.

Ежели только приободрить богатой добычей — на манер Стеньки Разина... Нет! Казаков, с их неуёмной жаждой пограбить и безразмерными обозами, и за сто вёрст нельзя подпускать к большим городам Центральной России. Не приведи Господь! Это же будет форменное позорище: на другой день после освобождения вешать освободителей, да ещё на соборной площади, как раз во время благодарственного молебна... Не навешаешься, Петруша.

Да разве только в этом дело... Освобождение Москвы — долг и привилегия Добровольческой армии, последнего детища Алексеева и Корнилова.

До чего же осточертели фокусы «моментов» Ставки! И двух недель ведь не прошло после назначения его командармом Добровольческой. А теперь получается, что сняли. Точно так: сняли!

И как объясниться с Деникиным, как убедить? Ни физических сил, ни душевных...

Боль всё же не пощадила: дождавшись приступа кашля, резко сдавила, будто тисками, ходящую ходуном грудь. Неужто опять начались эти ужасные сердечные спазмы?! Их только не хватало... Пальцы судорожно расстегнули, чуть не пооборвав пуговицы, ворот бешмета, холодная ладонь легла на пышащую жаром липкую кожу...

Спасительная мысль пришла раньше облегчения. А почему, собственно, название «Добровольческая» должно быть кем-то монополизировано? Тем более пьяницей Боровским...

Мгновенно забыв про боль, вскинулся. Удачно, Гаркуша не убрал со столика ни бумагу, ни чернильницу с ручкой — нет нужды тащиться обратно в кабинет. Не может достойно сказать, так напишет... Только не закусывай удила, Петруша! Не вываливай все аргументы разом — придержи самое важное для личного свидания.

Сквозь первые фиолетовые строчки, лёгшие на бумагу, проступила вдруг приплюснутая сверху голова Шульгина: усы развеваются, как на ветру, рот от уха до уха растянут в ухмылку, весёлую и издевательскую... Вот посмеялся бы, увидев, с каким рвением, как за шашку, схватился генерал Врангель за перо... Жаль, всё не возвращается — заболел, по слухам, испанкой и застрял в Одессе...

Врачу, явившемуся с намерением, коль скоро стала отходить мокрота, поставить генералу банки перед сном, пришлось подождать. Но Гаркуша не дал ему заснуть в салоне за старыми газетами: и чаем цейлонским ещё раз напоил, и ужином накормил, и про тиф страхов наслушался...

Наконец командующий освободился. Первая банка уже присосалась к белой худой спине, когда в дверь купе деликатно постучал Юзефович.

Переданное начальнику штаба письмо в заклеенном конверте сопроводила настоятельная просьба: непременно передать его главкому до утреннего свидания.

10 (23) января. Минеральные Воды.

— Для каждого русского патриота слова «Добровольческая армия» столь же священны, сколь и имена генералов Корнилова и Алексеева. Уже год ведётся под её знаменем героическая борьба с большевиками на юге России. И многие офицеры предпочли это знамя сомнительным знамёнам украинской и прочих армий. Поэтому моё решение твёрдо: встав под знамя Добровольческой армии, я пойду под ним до конца борьбы. В любой должности...

Деникин сосредоточенно всматривался в необычно подвижное лицо Врангеля, сидящего на диване напротив. И вслушивался в почти обеззвученный воспалением голос. Его тёмные глаза, слегка прищуренные, светились не обычным лукавством, а добрым участием, почти состраданием. Но сквозь него всё же проступило лёгкое недоумение. Возникнув при чтении письма, зачем-то написанного бароном и переданного через Юзефовича с час назад, оно никак не рассеивалось.

Врангель же, весь во власти нервного возбуждения и безудержного кашля, его не замечал. А вот сочувствие Романовского, не уронившего пока ни слова, просто било в нос. Не иначе, решил, напускное... По его холёной физиономии никак не скажешь, что ему ведомы хвори. И взгляд, как всегда, отводит. Определённо предпочитает любоваться занавесками.

   — ...Хоть в должности дивизионного начальника. Но непременно в составе родной Добровольческой армии.

Кустистые брови Деникина чуть приподнялись. Недоумение проступило и в грубоватом голосе:

   — Я, Пётр Николаевич, разделяю чувства, владеющие вами. Но судьба так судила, что вы не можете оставить ваших кубанцев... Благодаря именно вашим блестящим действиям мы победно завершаем Северокавказскую операцию. Вами сформирован лучший наш корпус. Так кому же, как не вам, вести казаков дальше?