Враг в зеркале - [49]

И лицо было раскрашено с какой-то небрежной яркостью... Но мокрая полоска, - след не удержавшейся на виске капли пота, - разъевшая розовый слой, но дрожащие, густые от краски ресницы, и размазалась резкая граница помады на изгибе губы... На ней был ситцевый, застиранный домашний халатик, из которого вырастали уже теряющие упругость конечности, а в углу, на гладильной доске, где ожидал раскаленный утюг, навзничь лежало выходное платье.

- Ну что, узнаешь? - сказала она, и поспешно добавила. - Я сейчас только переоденусь. Я мигом.

Она неловко подхватила платье и ушла в ванную. Однокомнатная квартира, нищета родного угла...

- Пашка! Давай стол освобождай, пока мама переодевается.

Мальчишка суетливо кинулся к столу, что-то схватил, что-то уронил, однако, подбадриваемый мною, справился, и когда Лена вошла, на столе красовался торт, в вазе лежали апельсины, а коробка конфет и шампанское дополняли праздник нашей странной встречи.

Мы сели за стол, я открыл шампанское, налил в пузатые бокалы, обнаруженные в серванте и немного плеснул Пашке.

- Немножко можно, - улыбалась Лещиха толстым лицом.

Конечно, можно, подумал я, вспоминая себя в его возрасте и то, какое количество спиртного втихомолку могли влить в себя...

- Ты надолго к нам? Сколько лет... Боже мой! Я прямо не верю глазам. А я думала, ты всех нас забыл. А помнишь?.. Расскажи о себе. Мы ведь с тобой не чужие. Я слышала... Рассказывай.

Чтобы заполнить мучительные лакуны её смущения, я стал, больше, впрочем, для пацана, рассказывать о себе, выуживая из калейдоскопа памяти особенно яркие самоцветики, которые я берег для таких вот застолий.

И у Пашки раскрывался рот от изумления и восторга.

И ещё я подметил: Лена была странно рассеяна, словно прислушивалась не к моим словам, а к чему-то постороннему, грозному и неизбежному... Я налил ещё шампанского, потом она сама рассеянно подлила себе...

Через полчаса я решил закругляться и, после завершения очередного смелого рейда в тыл чеченских "духов", я помолчал, давая возможность паузе изменить строй беседы. Пашкин рот медленно закрывался.

- Ну как ты? - спросил я, и Лена, как бы очнувшись, испуганно посмотрела на меня.

- Хорошо. Как же, лучше всех.

- Почему ты, увидев меня, сказала "Лютый"?

- Не знаю, в первый момент подумала, что это он. Не знаю, ты же слышал, что почти всех наших убили.

- Ты думаешь, это он? Но это же чушь!

- Почему? Ты всегда его избегал. Требовал, чтобы мы не упоминали при тебе его имени. А он просто смеялся, когда мы говорили с ним о твоей неприязни к нему.

- Ты серьезно?

Она непонимающе посмотрела на меня.

- Что?

- Ну, о Лютом?

- Конечно, я хорошо помню. Он называл тебя белоручкой, чистоплюем и неженкой. Но в общем-то к тебе он неплохо относился. Он же твой брат. Хотя жили вы, кажется, отдельно. Он с отцом, а ты с матерью. У вас, кажется, разные матери, да?

- Ты его, действительно, помнишь?

- Ну конечно. Когда сейчас дверь открыла и увидела тебя... Вы ведь так похожи, только он... зверь, а ты нет, ты добрый. Когда наших стали убивать, я подумала, что это Лютый приехал следы заметать. А что, с него станется. Для него человека убить проще, чем таракана раздавить.

Она посмотрела на бутылку и хихикнула.

- Давно не пила. Шампанское такое пьяное. Я ещё немного?..

- Конечно, - я поспешил разлить остатки. Ее пьяное кокетство печалью отозвалось в душе. В ней, как в зеркале, я увидел... не смерть, нет, просто время, с нестерпимым равнодушием обезобразившее когда-то нежные детские черты. Впрочем, Ленка никогда не была красавицей, а наше здоровое единение с ней объяснялось, разумеется, другими причинами.

Я поднялся. Пора. Рад был повидаться. Конечно, зайду. И сын у тебя замечательный.

- Проводишь меня, Павел?

Можно было не справшивать. Он даже не отдал мне пакет с телефоном, гордый тем, что может помочь.

ГЛАВА 23

ЗАМЕЛИ

Однако, уже вечер. Погода начала портиться, и сквозь душноватое предгрозовое затишье, уже кое-где прорывались резкие порывы ветра. На углу, под шатром цветущей липы, обдало нас буйным благоуханьем. Распяленные перья узких острых облаков покрыли небо, и где-то спрятавшееся уже солнце подкрашивало дальние, к горизонту крепящиеся концы в нежно-розовые цвета, быстро, однако, темнеющие. Ветер пронесся вдоль тротуара, слепо наткнувшись на нас, и задребезжал висящий на тросах красный диск "кирпича".

Я вытащил из кармана казенный телефон Ловкача и набрал номер Тани. Она схватила трубку почти мгновенно.

- Где ты? Что-нибудь случилось?

- Ничего не случилось, крошка. Я уже возле дома. Кстати, знаешь, кто меня провожает? Ни за что не догадаешься, - сказал я и подмигнул улыбнувшемуся Пашке.

- Костя?

- Ну, если бы он, то и гадать не надо было. Нет, Павел Лещев. Помнишь Лену Лещеву? Это сын её, тринадцати лет от роду. Крепкий парень, - добавил я специально для него. - Ну все, сейчас буду, - сказал я и нажал кнопку отключения.

Подошли к Таниному подъезду. Я поднялся на ступеньки и повернулся к Пашке, сейчас он останется здесь, внизу, среди крепнувших порывов ветра и стремительно падающей грозовой тьмы.

- Ну что, друг, прощаться надо. Мне пора.