Впервые над полюсом - [5]

…Почти три месяца были мы с Кренкелем на «Челюскине». Передавали друг другу вахты. Жили в одной каюте. Играли в шахматы и забивали козла. Чем запомнился мне Кренкель? Во-первых, высокоразвитым чувством служебного долга. Он не представлял себе, что можно опоздать на вахту или не вовремя провести ранее назначенную связь. Не терпел беспредметного «радиотрепа», понимал, что может помешать другим радиостанциям. Прекрасно ориентировался в эфире. Принимал телеграммы с хорошей скоростью. На ключе работал не быстро, но очень четко. «Лучше так, чем спотыкаться и давать перебои на каждом слове, как делают некоторые наши «скоростники», доводя своих корреспондентов до белого каления», - сказал он однажды.

И еще одна, не столько профессиональная, сколько человеческая, черта Кренкеля запомнилась мне: он никогда не стеснялся спрашивать, если чего-нибудь не знал. Он брал тебя за пуговицу кителя, говорил: «Слушай-ка…»-и задавал вопрос, на который сам ответить не мог. Это требовало определенной смелости, доверия и уважения к людям. И человек, поступающий так, достоин был уважения.

Справедливости ради, скажем, что черты, свойственные Кренкелю и характеризующие его как профессионала, были присущи и многим полярным радистам, которые одновременно с ним, а некоторые чуть позже, включились в дело освоения Арктики. Таким, например, как А. Абрамчук, Е. Гиршевич, А. Голубев, Н. Дождиков, В. Круглов, В. Кузнецов, О. Куксин, К. Румянцев, П. Целищев. Наделив других профессиональными качествами, свойственными Кренкелю, я вовсе не собираюсь умалить его заслуги и роль в развитии арктической связи. Я хочу лишь сказать, что он никогда не был этаким «высшим существом» (и обиделся бы, если бы так кто-нибудь сказал или подумал о нем): в Арктике его всегда окружали товарищи по профессии, он уважал их и учился у них, а они - у него.

Назад дороги нет

Рейс «Челюскина» относится к разряду событий, воспоминания о которых идут с человеком до конца его дней. Сохранил их и я, несмотря на то что не довелось мне быть в лагере Шмидта, возникшем на дрейфующих льдах после гибели парохода. В составе группы из восьми человек я ушел с «Челюскина» 3 октября 1933 года, когда судне накрепко зажатое тяжелыми льдами Чукотского моря, стояло у входа в Колючинскую губу - предстояла зимовка и начиналась эвакуация населения парохода, которое в этих условиях становилось избыточным…

* * *

Ленинградцы тепло проводили «Челюскина». Радужными были первые недели рейса. Приветливо встретила корабль летняя Балтика. В чреве парохода мерно клокотали 2500 лошадиных сил, заключенных в стальные цилиндры. Корабль уверенно, 10-узловым ходом шел из Ленинграда в Мурманск, и волны послушно расступались перед его черным форштевнем.

Чем- то теплым, гриновским веяло в эти дни от корабля и людей на нем. На мостике -часто вместе - прохаживались чернобородый начальник экспедиции и рыжеусый капитан{1}. Бдительно стояли вахты, напустив на себя суровость, штурманы. Лихо повторяли команды рулевые. Над кораблем, сопровождая его, летели чайки. Из камбуза на корме выглядывал кок в положенном ему белом колпаке. И казалось, вот-вот на мачты взлетят белые паруса…

А в судовых помещениях шла своя напряженная жизнь. Люди знакомились друг с другом, привыкали к морскому быту, проверяли и крепили грузы, готовились к научной работе, которая должна была начаться с момента выхода корабля в Баренцево море.

Радисты стояли свои вахты: чуть ли не круглые сутки звучали в эфире позывные RAEM. С удовольствием работали на коротковолновом передатчике непосредственно с Москвой и Ленинградом, слышали нас хорошо. По-доброму переругивались с плодовитыми корреспондентами газет, которых на «Челюскине» оказалось великое множество.

Шесть дней «Челюскин» стоял в чистеньком, залитом июльским солнцем Копенгагене. Тут, на верфи «Бурмайстер ог Вайн», только что построившей судно, устранялись дефекты машин.

Мы бродили с Кренкелем по улицам гостеприимной датской столицы, с почтением останавливаясь перед памятниками старины. Хорошо смотрелись городские скверы, где в небольших прудах, никем не тревожимые, спокойно плавали белоснежные лебеди. Впечатляли магазины: масса товаров и мало покупателей - видно, не всем сладко жилось в этом городе. Удивлялись: до чего же продавцы горячих сосисок похожи на наших мороженщиков и как же много тут велосипедистов. Искали и, представьте себе, нашли мягкие войлочные туфли, без которых, как считал Кренкель, отправляться в путешествие, подобное нашему, просто неприлично. Правда, странно как-то было расплачиваться валютой за этот неказистый ширпотреб.

Норвежские шхеры. Много раз описан путь по этому водному лабиринту, на берегах которого живут соотечественники мужественного Руала Амундсена. И все же каждого, впервые идущего этим путем, покоряет своеобразие сочетаний высоких серых скал и зеленых долин, голубого неба и воды - иногда черной, иногда зеленой, а чаще такой же голубой, как небо. Путь в шхерах привлекает частой, как в кино, сменой пейзажа и немного щекочет нервы: судно идет полным ходом прямо на скалы и, кажется, неминуемо должно в них врезаться. Но в последний момент открывается недоступный неопытному глазу издали поворот водного лабиринта, следует команда: «Право (или - лево) на борт!» - скала, угрожающе надвигавшаяся на пароход, остается в стороне, а перед глазами возникает уже совсем иной пейзаж, непохожий на тот, которым ты только что любовался. Иногда «Челюскин» выходит в открытое море, и тогда бывалые мореходы говорят, что ведет он себя на волне, как настоящий ледокол{2}.