Вперед, русичи! - [81]

А Павел еще и еще раз обшарил пустой тайник. Кресла нигде не было. Стараясь успокоиться, он сел, привалившись к изгороди, и вдруг увидел тень человека, метнувшегося от дерева, и расслышал чуть заметные шаги незнакомца, убежавшего в сторону поселка.

«Никого постороннего здесь быть не могло, – подумал он. – Нападавшие сюда не добрались, с острова кресло вывезти не могли. Значит, надо искать здесь, – решил он. – Наверное, кто-то из любопытных островитян добрался».

И перед его мысленным взором предстала ужаснувшая его картина, как чернокожий воин выворачивает из кресла понравившиеся ему блестящие электронные детали и радостно подвешивает их себе на шею, как амулет. От таких мыслей праздничного настроения как не бывало. Ни оставаться на острове, ни пускаться в плавание ему не хотелось. А если даже Вадькин брат, вернувшись домой, все узнает и отправится на поиски его и Даши, вряд ли он найдет его на далеком африканском острове в тысячах километров от России.

Он медленно побрел к поселку, в котором все уже было готово к началу торжества. На расстеленных циновках, помимо разнообразия растительной пищи, издавали дразнящий аромат жареные поросята, по-особому приготовленные куры. В скорлупах кокосовых орехов, заменявших чашки, был разлит, по-видимому, какой-то алкогольный напиток. Пламя костров придавало картине сказочной вид. Чернокожие воины, не в силах стоять на месте, танцевали. Визгливо носились по лагерю ребятишки, которых никто и не пытался укладывать спать. Но знака к началу пиршества еще не было.

Павел не пошел к кострам. Он повернул к знакомому шалашу Качи и, забравшись в него, улегся на циновки. Начинать поиски ночью не имело смысла, а портить матросам праздник своим мрачным настроением ему не хотелось.

«Чужой! Всем здесь чужой!» – с горечью подумал он, глядя то на возбужденно приплясывающих чернокожих воинов, то на кучкующихся, что-то весело обсуждающих матросов. Он был чужим на этом празднике людей далекого века, переживших отчаяние, а потом радость победы и радующихся жизни, установившемуся спокойствию и миру. К кому он мог обратиться со своей бедой, кто его мог понять или просто поверить?

– А тебе, Семен, гляжу, здесь приглянулось, – долетел до него разговор от расположившейся неподалеку группы моряков, – может, уговоришь Тихоныча да останешься? Выберешь себе черненькую, вишь их тут сколько, востроглазых, шныряет. Женишься, ребятишек заведешь. Только беленьких давай, на чернявых тут и без тебя мастеров хватает, – под дружный хохот закончил говоривший. – Глядишь, вместо Качи вождем бы стал.

– А чего, – гордо приосанился Семен, – я и губернатором могу, – и, поднявшись, важно надулся, приняв напыщенный, надменный вид.

Это вызвало очередную вспышку смеха.

– Ужель правда бы остался? – узнал Павел по голосу подошедшего к матросам Юрия Александровича.

– А чего? – вновь начал было балагурить Семен. Но вдруг плечи у него поникли, глаза заволокло дымкой, и он, опустившись, грустно вздохнул: – Нет, конечно, куда я без России…

После слов этих наступила у костра тишина. Каждому, наверное, вспомнился далекий дом, родная сторона. И вдруг в темноте тропической ночи робко полилась, а затем окрепла, набрала силу русская, грустная, но какая-то раздольная, широкая песня. Примолкли и островитяне, вслушиваясь в непонятные слова незнакомой мелодии. Хотя и без слов была понятна щемящая тоска по родной стороне оторванных далеко от дома русских моряков. У Павла вдруг навернулись на глаза слезы.

Смолкла песня, но над костром еще долго висела тишина, нарушаемая лишь треском костров да редкими криками ночных обитателей джунглей.

Павел даже вздрогнул, когда неожиданно в противоположном конце поселка раздался грохот барабанов и музыкальных раковин аборигенов. Музыкой это было назвать трудно, но эффект создавался потрясающий. И сразу все взоры обратились на появившуюся процессию.

Павел вылез из шалаша, собираясь вместе со всеми подойти поближе и посмотреть начало торжества. Надеялся встретить Качи, чтобы попросить его помочь в поисках кресла, о котором вождь, выставив поначалу охрану, теперь, казалось, вовсе забыл. Но не успел он сделать нескольких шагов, как его кто-то крепко взял за руку.

Быстро обернувшись, он увидел одного из разукрашенных чернокожих воинов.

– Арроман! Арроман! – повторял тот, настойчиво подталкивая Павла в другую сторону, где стояло несколько хижин.

– Куда? Зачем? – воспротивился он.

Но абориген, не отпуская, буквально тащил его за собой и что-то объяснял на непонятном языке. Павел решил не сопротивляться, тем более что в голосе воина, несмотря на настойчивость, звучали просящие нотки. Он лишь обернулся еще раз на появившуюся процессию и увидел во главе процессии Качи, за спиной которого аборигены несли увитое лианами и зелеными ветками растений какое-то ритуальное сооружение.

В хижине, куда привел его провожатый, Павла уже ждали несколько женщин племени. Повинуясь команде воина, они, ласково что-то приговаривая, накинули на плечи парня тяжелую шкуру какого-то животного, в волосы навтыкали веточек, в руки всунули копье и раковину. Опешивший Павел не сопротивлялся, стоя под опытными руками модельеров, как манекен.