Вперед, государь! - [27]
— Какие камни и волны! — завозмущался он так искренне и так негодующе, что Шатин чуть отступил. — Реально не догоняете? Короче, долбаный усилитель сто процентов выключат в конкретном моем прямом эфире. Какие еще возвращения в свои волны, вы тут о чем? Выигрыш сто пудов берут двое — праправнук-победитель и сопреемник из мейнстрима. Либо никто не берет! И тогда все шоу идет в отстой. Вы собрались беспонтово слить мне финал проекта?
Клен оглянулся, зачем-то ища «созвездие» Белого Кита, будто от него могла прийти поддержка. Родственник стоял в стороне, мял руки и пожимал плечами.
— Нет, не беспонтово, — решил вдруг родственник, — то есть не слить. Не надо эфира. Никакого не надо. Куда тянуть-то… Пусть он уходит домой и всё. Только немедленно. Считайте, это я отказался от выигрыша. Ну, в пользу чего-нибудь благотворительного — мне типа все равно, — он опять покачался на носках своих туфель.
У ведущего шоу опустились руки:
— Да вы оба… Нет, вы все трое по фазе съехали, — он махнул рукой и ни с того ни с сего попросил их жалобно: — А давайте сейчас хотя бы всё запишем. Типа всю передачу. Наделаем в видеошопе зрителей, нарисуем для романтики полумрак как бы под готику. Никто и не заметит подставы. Выдадим за прямой эфир — схавают… Что не так?
Сопреемник Егор покачивал головой. Созвездие Кита, наконец, выплыло из-за его спины. Почудилось недоброе, у Клена напряглись сразу все мышцы.
— Кирилл, — Егор наморщил лоб, — да он просто не успеет. В Сафари течет несколько лет. Только за сегодняшний день.
Что-то грохнуло — это Шатин взвился и, хлопая дверьми, выскочил из зала:
— Вы что, как это за один день столько?! — в аппаратной, шарахнула о косяк дверь. — Откуда несколько лет за день? У меня Zoom стоял 70-кратный! — от ругани разработчика заложило уши. — Кто поднял мне амплитуду?!
…Клен позже не вспомнит, как снова попал в аппаратную. Мелькнули коридорчики, двери, пролетели какие-то люди, Шатин на кого-то кричал, в аппаратной бил свет из раскрытого окна, дико шумело море, живое море, и пахло оно не хлором, но соленой прелостью, как небывалая лагуна… Люди, операторы, разработчик Шатин, ведущий Кирилл, родственник Егор… Даже не имена — непонятные люди, делающие непонятную да и совсем ненужную ему, Клену, работу… Вот Юрий, цайтмашин-оператор, заложив руки за пояс, наступает, вызывающе глядя на орущего Шатина.
— Ну, да-да, разумеется! Это я сделал «звук» «погромче». Чтобы вот его, — Юрий подбородком тычет в сторону Клена, — вытащить за один раз и не расчлененным пакетом. Мне же надо «расслышать» парня целиком, во всех деталях. Ты-то не хотел, чтоб я выдернул его пятью пакетами, по кусочкам, резанными файлами? Его просто нутром наружу могло вывернуть. Трансформацию пространства надо как-то минимизировать или наплевать? У меня вечно фон идет, помехи, реально «белый шум» достал уже. Ты сам-то отличишь на плазме, — он ткнул на плазматрон, — отличишь реальное пространство-время от глюков и мусора? И я нет! Глянь, на трансфо-дисплее по любому «снег» висит. Без поднятого Zoom’а, без увеличения как я пойму, на каком пикселе у меня помехи, а на каком нормальные песчинки и брызги?
— Ты кончил? — Шатин говорил жестко.
— ЗА-кончил, — Юрий поправил не менее жестко.
— Теперь будешь слушать меня. Договорились?
— Окей, — Юрий даже не поменял позы.
— Ты, Юр, немедленно, не теряя секунд, адресуешь братишку из мейнстрим-цайта назад в хроноцифру. Окей?
— Да легко! — Юрка всплеснул руками.
Разработчик посверлил его взглядом, потом обернулся на притихшего Клена. Серый океан за окном все также клубился, выбрасывая из себя пену. Ведущий Кирилл не выдержал и вышел курить вон из аппаратной. Океан все шипел, брызгая на песок. Мутная океанская пена, наверное, была чем-то похожа на помянутый цифровой шум и мусор.
— Нет, ты не понял, Юра, — Шатин заговорил настораживающе тихо. — Короче. Тебе придется возвращать его в тот самый квант времени, в тот самый момент волны, из которого ты его изъял.
Юрка вспылил. Раздраженно дернулся куда-то в сторону. Табуретка на колесиках так и отскочила, завертелась на месте.
— Считаешь, ты самый конкретный, да? — у Юрия даже уши покраснели. — Тебе неймется программировать время, кодировать информацию, да прямо в реальной материи, в подлинном пространстве, как будто это тебе домашняя play-station! Тебе хочется творить время-потоки и пространства целых вселенных! По прихоти, по приколу! Да ты вечно, сколько я тебя помню, хватаешься за креационистские проекты. Шатин, тебе неймется быть Богом?
— Замолчи. Ты записал файл с его «эхом»? — перебил Шатин.
— Ну…
— Эхо обязано отразиться и вернуться в исходную точку.
На плазматроне шелестело источающее хлор море. За пестротой помех рябили белые камни, щебень и каменное крошево. Мерцал отодвинутый в край окна контур Клена-«эхо».
— Если всё чисто смодулируешь, — настаивал Шатин, — эхо наложится на свой же оригинал и совпадет с ним по фазе. Погрешность будет всего несколько квантов времени, пару мгновений. Короче, ты ретранслируешь файл с «эхом» обратно как отражение. А до этого ты наложишь на этот файл парня, и они — Клен и его «эхо» — в исходной точке сольются. Должны слиться!
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.