Возвращенное имя - [40]

Наконец Шарик не выдержал. Он зарычал, прыгнул на дрозда. По челюсти его захлопнулись впустую, а ловкий Васька умудрился даже в это самое мгновение клюнуть щенка в нос.

Окончательно рассвирепевший и обиженный Шарик с визгом погнался за дроздом.

Васька убегал вприпрыжку по земле. Только когда, казалось, Шарик совсем настигал его, он слегка подлетал, но тут же снова опускался. Это еще больше выводило из себя Шарика. Наконец Васька вскочил в одну из палаток, а Шарик за ним. Через несколько секунд я увидел, что Васька преспокойно вылетел в окно. А из палатки раздавалось злое рычание щенка, ругань разбуженных, крик Турчанинова, известного московского журналиста, работавшего у нас землекопом: «Когда же, наконец, уберут этого урода!» — и визг. А Васька-дрозд тем временем как ни в чем не бывало сидел на ветке высокого бука, чистил перышки, охорашивался и дожидался подъема, чтобы запеть свою утреннюю песню.

Я вошел в палатку, вытащил щенка и рассказал товарищам обо всем, что случайно увидел. Так из-за проделок хитрого дрозда Шарик чуть не лишился места. Мы, в том числе и Турчанинов, ласкали Шарика, которому так часто ни за что доставалось. Щенок, конечно, остался в лагере, но теперь спал в палатке.

А Васька-дрозд каждое утро, после подъема, запевал свою веселую песню.

ДИНГО

Турчанинов однажды вернулся из Кишинева, куда он ездил по своим журналистским делам, чем-то очень возбужденный. Когда перед обедом мы мылись у лесного источника, он оживленно шептался с Георге и Вадимом. Георге явно возмущался и несколько раз пытался перейти на крик, от чего Турчанинов его с трудом удерживал. Под вечер Чалкин на больших листах оберточной бумаги разложил найденные за день по всем раскопкам кости животных. Как обычно в это время он занимался их определением. Кости были уже тщательно промыты и высушены. Необычным было только то, что почти все сотрудники отряда собрались вокруг Чалкина. Он морщился от непривычного внимания, но молча делал свое дело. В одной рубашке и брюках на помочах, в сандалиях на босу ногу, Чалкин, сдвинув одни очки на лоб, а другие водрузив на переносице, ловко перебрасывал кости, складывая их в различные кучки. Вдруг он изумленно пробурчал:

— Австралийский страус эму! — и схватил какую-то огромную кость.

С минуту он, лихорадочно меняя очки, рассматривал эту кость, то приближая ее к себе, то отдаляя. Потом, повернувшись ко мне, подняв одни очки на лоб, а другие спустив на кончик носа, глядя мне в глаза помимо очков, сказал:

— Мой уважаемый коллега Григорий Турчанинов допустил существенную оплошность, вполне, впрочем, для него простительную, ибо он не является специалистом в данной области.

«Уважаемый коллега», впервые за время пребывания в лагере покраснев, спросил:

— А как же вы узнали, Вениамин Иезекильевич?

— В этом нет решительно ничего сложного, — все так же спокойно отозвался Чалкин, — именно вы ездили в Кишинев, откуда и привезли эту кость. По характеру и вкусу сама шутка свойственна именно вам. Кроме того, кость имеет тончайшее пластиковое покрытие, которое не применялось в Древней Руси ни в десятом веке, ни позже, да и нашими коллекционерами стало применяться всего десять — пятнадцать лет тому назад.

Взяв злополучную кость в руки, я вдруг вспомнил, что вижу ее не впервые. Да, именно эту кость видел я на квартире своей ученицы Тани в Кишиневе, в кабинете ее отца, известного зоолога и писателя. Кость лежала там рядом с огромным страусовым яйцом. Все понятно. Турчанинов выпросил эту кость у Тани и подкинул ее Чалкину. Рассчитывал он, что Чалкин тут же определит, что это кость эму, а потом будет долго ломать голову, как на славянское городище в междуречье Прута и Днестра в десятом веке мог попасть австралийский страус. Но не тут-то было. Нашего старика оказалось не так легко провести. «Уважаемый коллега» смущенно извинился и вдруг почему-то попросил Чалкина рассказать об этих самых австралийских страусах. Неизменно любезный Чалкин очень интересно описал жизнь и особенности этих огромных птиц. Вечером у костра оживленно обсуждалась неудача Турчанинова. Вспоминали и разоблачение козней дрозда Васьки, и страдания ни в чем не повинного Шарика. Может быть, сочетание этих событий и вызвало в моей памяти одну историю. Она произошла в те отдаленные, почти археологические времена, когда я был еще школьником. История эта связана также с австралийской фауной. Когда до меня дошла очередь, я и рассказал эту историю.

Проработав три года в кружке юных биологов Зоопарка с черепахами и рыбами, я посчитал себя вполне солидным человеком и решил завести собаку. Я знал, что очень хорошие собаки, да еще к тому же и помеси с волком, имеются у Льва Владимировича — директора Зоопарка, и обратился к нему. Как старый юннат я много раз бывал у Льва Владимировича и надеялся, что он мне не откажет. Это был тощий старик невысокого роста с пышной седой шевелюрой, страстный любитель животных. Его имя — Лев — совершенно не вязалось с его внешностью. В особенности неподходящим это имя казалось при сравнении Льва Владимировича с настоящими львами, которые были в Зоопарке. Но это только казалось.