Возвращения домой - [50]

– В чем дело?

– Мне нужно кое-что у тебя спросить.

– Что именно?

Не оборачиваясь, она глухо сказала:

– Правда ли, что Шейла покончила с собой?

– Что ты имеешь в виду?

Она круто повернулась ко мне: глаза ее горели гневом.

– Мне сказали вчера вечером. Я услышала об этом впервые. Это правда?

Охваченный негодованием, я молчал. И наконец ответил:

– Да, правда.

Это знали очень немногие. Как и предположил мистер Найт во время разговора со мной в тот вечер, когда тело Шейлы еще лежало наверху, газеты почти не уделили внимания столь малозначительному событию. Я сам никому ничего не говорил.

– Как ты мог утаить это от меня? – воскликнула она.

– Я не хотел тебя тревожить…

– Что, по-твоему, представляют собой наши отношения? Неужели ты думаешь, что я не могла бы понять и простить все, что касается тебя? А когда ты пытаешься утаить нечто важное – вот этого я действительно не в силах ни понять, ни простить. Если ты хочешь жить так, будто живешь один, то этого мне не вынести. У меня такое ощущение, что я целый год попусту тратила время.

– Откуда ты узнала? – перебил я.

– Мы делали вид, что…

– Откуда ты узнала?

– Мне сказала Элен.

– Но она же не могла знать! – воскликнул я.

– Она была уверена, что и я знаю. Когда она поняла, что я не знаю, как, ты думаешь, мы обе себя чувствовали?

– Она не сказала, откуда ей стало это известно?

– Как ты мог допустить такое?

Мы оба кричали, не слушая друг друга.

– Она не сказала, откуда ей стало известно? – повторил я.

– Ей на днях рассказал Гилберт.

Горе сжигало ее, она задыхалась от гнева. И я испытывал такое же негодование, я сам был виноват в происходящем и все-таки чувствовал себя обиженным.

И вдруг тот гнев, та тупая ярость, которую я хотел обратить на нее, обратились против другого человека.

– Я этого так не оставлю, – выкрикнул я. Через ее голову я видел в зеркале отражение своего лица; оно побелело от гнева, а ее лицо потемнело. – Я его выгоню. Я его и рядом не потерплю.

– Он тебя любит…

– В следующий раз будет знать.

– До сих пор тебе нравилось, когда он сплетничал о других.

– О таких вещах не сплетничают.

– Теперь рассуждать уже поздно, – сказала она.

– Я его выгоню. Я его рядом не потерплю.

Я произнес это с таким ожесточением, что она вздрогнула и впервые отвела взгляд. Наступило молчание. Она отодвинулась, оперлась рукой о подоконник и вся как-то сникла. Я смотрел на нее и не видел; в моей душе боролись одновременно несколько чувств – возмущение, ненависть и смутное желание, потом их смело воспоминание о каком-то чудовище: у меня перед глазами стоял Гилберт Кук, вынюхивающий подробности о смерти Шейлы, роющийся в газетах, в полицейских донесениях. И тут мне припомнилась другая рана, и я негромко сказал:

– Еще один человек причинил мне большое зло.

– О чем ты говоришь?

Отрывисто и бессвязно я рассказал ей о Робинсоне.

– Бедная Шейла, – прошептала Маргарет. – Она очень страдала из-за этого? – И впервые за весь день голос ее смягчился.

– Мне так и не довелось узнать, – ответил я и добавил: – Может быть, и нет. Вероятнее всего, нет.

Маргарет смотрела на меня с участием, с каким-то испугом. В ее глазах были слезы. Еще мгновение, и мы бы очутились друг у друга в объятиях.

– Я не потерплю возле себя таких людей. Я отделаюсь от Гилберта Кука.

Маргарет продолжала смотреть на меня, но лицо ее стало суровым, словно она собиралась с силами, как и в первый наш вечер, когда мы оказались наедине, хотя сейчас ей стоило большого труда противопоставить свою волю моей.

– Ты и о Робинсоне ничего мне не рассказывал, и о том, что вы тогда пережили, – заявила она.

Я промолчал. Удивленная, вся в предчувствии опасности, она прошептала что-то нежное.

– Мы должны поговорить обо всем начистоту.

– Не думай об этом.

Помолчав, она сказала чуть хрипло:

– Это слишком легко. Я не могу так жить.

– Не думай об этом, говорю тебе.

– Не могу.

Обычно она выглядела моложе своих лет, сейчас – намного старше.

– Ты не должен выгонять Гилберта, – сказала она.

– Выгоню и ни на что не посмотрю.

– Это будет дурной и несправедливый поступок. Ты же справедливый человек?

– Но ведь тебе известна причина, – крикнул я.

– Это не причина. Ты обманываешь самого себя.

Во мне снова закипел гнев.

– Мне это начинает надоедать, – сказал я.

– Ты притворяешься, будто веришь, что Гилберт хотел тебе зла, хотя прекрасно понимаешь, что это неправда.

– О таких людях, как Гилберт, я знаю гораздо больше, чем когда-либо узнаешь ты. И о зле тоже.

– Он всегда был тебе предан в любом серьезном деле, – сказала она, упорно не сдаваясь. – У тебя нет ни малейшего предлога добиваться его перевода в другой отдел. Я этого не допущу.

– Это не твое дело.

– Мое. Весь проступок Гилберта заключается в том, что он отнесся к тебе так же, как относится к другим. Он, конечно, любопытен. Но пока он сует нос в дела других, тебе наплевать, а как только очередь дошла до тебя, ты не желаешь этого терпеть. Ты хочешь окружить свою жизнь тайной, ты не хочешь давать и брать, как обычные люди. Вот почему ты злишься на Гилберта, – продолжала она. – Ты сам о себе даешь информацию и не желаешь, чтобы кто-нибудь другой узнал твою жизнь. Так же ты ведешь себя и со мной, – добавила она.