Возвращение звезды Капернаума - [5]

Кленоволосая альпийка стояла за порогом, на мерцающем хрустальном полу. Она улыбалась, опершись рукой о косяк кухни. Капли воды блестели на сгибе локтя, на тонких узких ступнях.

Юлька зажег газ под чайником. Сдвинул бутылки на край стола. Чашки — не фонтан. Да и жрать нечего. Но как в песне — сигарета в руке, чай на столе… Что может быть лучше ночной песни петербуржского менестреля.

— Иди сюда, — сказал Юлька.

Альпийка сделала два шага и села напротив, подперев щеку рукой. Она засмеялась. Юлька разлил чай. «Весна» запела: «Как-то в одной из галактик…» Юлька коснулся девчоночьей руки. Рука была сухая и крепкая, но чуть дрожала. Девчонка боялась, что он увидит синие рубчики на венах. Юлька встал и вырубил свет. Альпийка встала и прижалась к нему. За окном под балконом по-прежнему жутко сияли звезды. Ревела невыключенная конфорка. За порогом сверкал хрустальный пол. Девчонка была что надо. Маленькая, тонкая, крепкая, как рябинка. В этот раз поцелуй обжег губы. Он любил ее. Это было дико. Найти любовь в нелепой хрустальной башне среди вонючего болота. Он любил ее. Любил! Ее кожа светилась в темноте светлым зеленым огнем. Плечи блестели каплями пота. Но она любила его! Ей было плохо. Ее ломало. Но она целовала, она любила его!.. Но силы ее кончались.

— Я сейчас, — чирикнула она на выдохе.

Ее глаза блеснули сиреневым пламенем.

— Не исчезай, лесовик!..

Рыже-зеленый огонь силуэта метнулся к двери. Юлька сглотнул, открывая кран.

— Пройдет, — решил он, — разучу. Это как с водкой, не давать и не бросать враз…

Юлька, натягивая штаны, вылетел из кухни на блестящий холодный пол.

— Рыжик… — позвал он.

Тишина. Шероховатая, теплая.

Он пошел вдоль мерцающих стен. Подошвы электрически трещали на шахматном полу. В глубине замка тихо стучал барабан.

Поворот.

— Рыжик.

Поворот.

Золотой прямоугольник распахнутой двери ударил в глаза. Юлька растер слезы ладонями и снова позвал:

— Рыжик!

Это была ее спальня. Высокая кровать с балдахином. Криволапый столик с кучкой зеленых стекляшек и пустым целлофаном от одноразового шприца. Мягкий ковер, лижущий ноги. Светлый зеленоватый тон стен. Высокий потолок.

Юлька задрал подбородок. Под потолком неподвижно висел безглазый четырехкрылый дракон. Бронированные кожные гребни чуть касались потолка, расписанного под глубокое небо с мелким чистым цирусом. Лапы подтянуты. Дракон, словно паук, висел в тонкой радиальной паутине, тянущейся изо ртов крошечных химер на лепнине по периметру потолка. Дракон был равнодушен. Он не видел и не мог видеть Юльку. Рыжика. Бабку Тошу. Плотину. Единственное, что связывало его с миром, — паутина во рту таких же неприятных зверенышей.

Юлька потряс головой. Страх безотчетный, бессильный закатывался в горло, превращаясь в малодушный стон. Захотелось встать на колени и по-детски страстно, униженно повторять: «не меня, не меня, не меня…»

Что не меня? Кто не меня?.. Он представил, как девчонка встает перед чудищем на колени, маленькая, беззащитная, и вымаливает себе чуточку счастья: хрустальные башмачки, косячок или его, юлькину, любовь… И, словно от этих мыслей, дракон шевельнулся, химеры вскрикнули детскими голосами. Из дверного проема за спиной дохнуло раскаленным кирпичом. Юлька прыгнул вперед, влетел мордой в мягкие тапочки. Ее мягкие тапочки. С оленьим мехом, примятым ее волшебными ступнями. Оглянулся. За дверью сипела нечеловеческим дыханием расколотая мерцающая темнота.

И Юлька услышал ее стон. Сердце оборвалось. Она вскрикнула, обжигаясь. Глухо лопнула паутина. Ее стон прервался плачем. Детским, ужасным. Лопнула еще одна паутина. Еще. Дракон с хрустом рухнул на ее кровать, обвалив безглазой харей серебряный балдахин. Девчонка плакала и стонала. Юльке казалось, что ее бросили на раскаленную плиту. Ей дико больно. Тошный, необъяснимо мерзкий запах примешался к печному кирпичному духу. На спину упали горячие капли. Юлька дернулся, обернувшись: из стиснутой пасти дракона Юльке на позвоночник капала синеватая кровь. Юлька вдруг понял, откуда он знал этот запах. Так пахла обезьянья сперма, сгорая в чашечке Петри над спиртовкой.

Хозяин пришел. Хозяин имел, что хотел. Хозяин был добр. Он не хотел извращенного. Он хотел своего. И маленькая альпийка была его сладостью. И Юлька тоже принадлежал Хозяину, потому что магическое слово по-прежнему торчало в кирпичной пасти. И ты, лесовик, свободный как линь, навсегда останешься рабом Слова. Доброго Слова. Как последняя дрянь ты, лесовик, будешь плакать и лизать следы альпийских ножек, пока Хозяин, не торопясь, вальяжно, не набьет ее чресла горячей обезьяньей спермой. Чтобы родить тебе монстра. Ведь ты же помнишь о Добром Слове?.. Ради него ты будешь жить и лелеять ребенка, изуродованного Хозяином. И ты будешь уродом, потому что всегда будешь помнить, что сталось с тем, кого ты любил. И малышка-альпийка тоже будет уродом и никогда не забудет о мерзости, затаившейся в ее лоне. Вся жизнь твоя пройдет в тени фаллоса. И разум, задушенный памятью, не найдет ничего для защиты, кроме Башни Из Слоновой Кости — фаллического облика твоего личного величия. Пошел вон, слизняк! Довольствуйся тем, что _дети твои будут жить лучше_. Получай мое доброе слово…