Возвращение в Михайловское - [10]
- Знаешь, это замечательно! Просто замечательно!.. - сказал Левушка.
- Что? - спросил Александр еще сурово.
- Все! Твой "Онегин"!..
- А-а!.. Кто тебе позволил? без спросу? - буркнул он слабо - и уже для порядку...
- Не надо, я подыму, - сказал младший без перехода и сел в постели: Александр потянулся к бумагам на полу. Лев, лениво, как все, что делал (маменькин сынок!), сползал с кровати. - Ты думал о том, что у тебя автор говорит на разные голоса?..
- Как так - на разные?..
- Ну, иногда на голос Онегина, иногда - Ленского!..
- Может быть! - буркнул Александр. Приметливый недоросль!..
- Сколько глав у тебя уже?..
- Понятия не имею. Две, может, три... Ты, наверное, перепутал все!.. (Глядя, как тот подбирает с полу бумаги.)
- Не бойсь, не перепутаю!.. Я - грамотный. Когда ты станешь вторым Байроном...
- Первым!
- Ого!.. Тем боле! Тебе понадобится некто, кто будет знать все наизусть. Все твои стихи!..
- А зачем? Я и сам-то не все знаю. Разве нельзя просто прочесть? А некоторым, заметь - просто следует быть забыту!
- Это ты можешь так говорить! У тебя много всего!.. А нам всем следует быть Скупыми Мольеровыми - по отношению к твоим строчкам!.. Нет, грандиозно, видит Бог!.. Ты и сам не понимаешь - это выше "Чильд-Гарольда"!..
- Ну, уж - загнул! Скажи - это лучше перевода пишотова! Тут я соглашусь, пожалуй!..
- А не все ли равно?..
- Нет. Ты у Ольги спроси! Она знает по-английски, она может сказать, что такое действительно - "Чильд-Гарольд". А мы с тобой? Мы читаем только французского Байрона Пишо!.. Да еще прозаического! По сравнению с Пишо - я, и впрямь - возможно, гений!..
(Может... меня и не зря выслали, а?.. Хотя бы изучу английский в деревне. Какая-то польза!)
- Так сколько глав пока?.. - переспросил Лев.
- Понятия не имею. Две, может, три... Все еще разрозненно... Где-то забегаю вперед, а где-то напротив, отстаю...
- Это нарочно - у тебя - и Ленский, и Онегин - сперва приезжают как бы, к смерти?..
- Почему это - к смерти?..
- Ну, как? Сперва дядя Онегина... Потом Ленский - на кладбище...
- Да? Не знаю. Может быть. Не думал. Так вышло. Заметил, смотри!.. Случайно, должно быть! А, может... и правда!..
- Там о смерти очень сильно! В конце второй... "Увы! На жизненных браздах - Мгновенной жатвой поколенья - Восходят, зреют и падут..."
- Запомнил уже?..
- А как же! У меня легкая память. Я быстро схватываю. Потому мне и не стать Байроном! Даже вторым!..
Темнело. Они зажгли свечи...
- Садись и переписывай! Я скоро - в Петербург!
- Ты собираешься ехать?..
- А как ты думал? Если б не твоя история - я б уже тю-тю!.. И поминай, как звали!.. Родители с поучениями - и девки воняют. Все одно к одному. Это ты можешь позволить себе сидеть на печи - хоть на острове Робинзона. А я заурядный человек! Надо делать карьеру. Скучно, кто спорит?.. И кто-то ж должен пристраивать твои сочиненья? А это что?.. - спросил он вдруг, почти без перехода.
- Перстень, - буркнул старший явно без охоты, - перстень!.. - И не то чтоб спрятал руку - как-то отодвинул. Перстень был на безымянном, на левой: темно-зеленый камень - с надписью.
- М-м... И откуда это у тебя?
- Подарок. Подарили!.. Не жди, что стану поверять! Взрослый уже. Обзаводись, друг мой, собственными тайнами!..
- Да? Он какой-то странный. А буквы... арабские?..
- Нет, дренееврейские! На языке Библии, - добавил Александр несколько свысока.
- Ты, что - знаешь язык? И что там написано?..
- Понятия не имею. Если б я знал! Если б я мог знать!.. Это - мой талисман. Храни меня! Пусть хранит!.. - Значит, неплохо? Тебе понравилось? - спросил он вдруг почти жалобно, скосив глаза в сторону бумаг, в беспорядке брошенных Левушкой на стол - брат уже покидал комнату.
- Ты, Моцарт, Бог - и сам того не знаешь!.. - сказал Лев насмешливо и не без важности. Как-никак, его спрашивали всерьез, словно взрослого. И его мнение волновало.
- Откуда это?.. - спросил Александр, понизив тон, почти с испугом.
- Не знаю. Сказалось!.. А что такое?..
- Ничего. Строка!..
Лев приблизил лицо чуть не вплотную к его хмурым бакенбардам:
- Даже страшно, увы! Когда-нибудь можно будет гордиться. Что ходил с тобой на один ночной горшок!..
Оставшись один, Александр улыбался своим мыслям некоторое время. "Ты, Моцарт, Бог - и сам того не знаешь!" - повторил он про себя. Строка, строка!.. Надо будет запомнить.
Потом почему-то снова пришло на память Тригорское. На языке был вкус котлет. Он не был избалован блюдами... Из деликатесов любил только красную икру или паюсную, нет, конечно, еще устриц, обрызгнутых лимоном, к коим пристрастился в Одессе. Как хорошо!.. Вообще-то трудно стать гастрономом, выросши в доме Надежды Осиповны. Здесь скудно кормили. Будто в трактире. Как сказал ему Раевский? "У вас трактирный вкус!" Кажется, он имел в виду не только гастрономию - но еще литературу. Забавно. Одни говорят "Байрон", другие - "трактирный вкус". В самом деле! Он много ездил. То в кибитке, то верхом... И у него был трактирный вкус. Простые блюда: ботвиньи, котлеты... Почему в России, - в трактирах, так много пьют?.. Чтоб отбивать запах еды. Чтоб не замечать - как однообразно и скучно кормят. Трактирный вкус!..
Блок писал в 1906-м: «Если не Лермонтов, то Пушкин – и обратно… образы „предустановленные“, загадка русской жизни и литературы»… С тех пор прошло больше века блистательного отечественного лермонтоведения, но многие тайны так и остались тайнами, а загадки загадками. В своем эссе «Лермонтов и Пушкин» автор обращается к этим загадкам. Два великих поэта. Две яркие судьбы, оборвавшиеся внезапно, на взлете таланта. Тайная связь двух дуэлей со смертельным концом с разницей всего в четыре с половиной года.Издано в авторской редакции.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.