Возвращение в эмиграцию. Книга 2 - [42]

Бориса Федоровича отвезли на допрос в тот самый кабинет, где не так давно вежливый военный в чине полковника подробно расспрашивал С. Н. Уланова о Павле Белянчикове, а потом отпустил с миром, со странной фразой, пущенной вслед: «Пока вы нам не нужны».

Борис Федорович был спокоен. Совесть его была чиста, он не знал за собой никаких грехов ни на словах, ни на деле. Настораживал обыск, но и здесь не было ничего из ряда вон выходящего, всего лишь перестраховка, вполне возможная в послевоенные годы. Он сказал жене, что это какая-то ошибка, недоразумение, что все скоро выяснится. Он не покривил душой, он действительно так думал.

Полковник никуда не торопился. Обстоятельно и дотошно он расспрашивал Бориса Федоровича о родных и близких, о давным-давно закончившейся учебе, о его участии в ирригационном строительстве в Узбекистане в период борьбы за подъем хлопководства. Расспрашивал о войне, о наградах, на каких фронтах воевал, о ранении, о работе в жилищном отделе Брянского горисполкома. И даже усмехнулся и пустил какую-то незатейливую шутку, когда узнал о цыганском происхождении Бориса Федоровича.

И чем дольше он расспрашивал, тем спокойнее становился Борис Федорович. Единственное, о чем он сейчас жалел, — жалел, что сразу после демобилизации не уехал в Среднюю Азию, а послушался жену и остался в Брянске. Работал бы он теперь спокойно и тихо в родном Сазводпроизе, в Ташкенте, и ведать не ведал бы об этом вежливом полковнике с его назойливыми вопросами.

Но вот вопросы стали как-то повторяться, затухать, и Борис Федорович почувствовал перемену в интонациях полковника. Он почувствовал, что сейчас произойдет главное, ради чего его сюда привезли.

Полковник открыл тоненькую папку с тесемками, с вложенными в нее несколькими листочками, внимательно все прочитал и вперил в Бориса Федоровича усталый взгляд. Помолчал, опустил глаза, потрогал зачем-то крышечку на чернильнице письменного прибора и вкрадчиво спросил, знакома ли его собеседнику фамилия Селезнева Анатолия…, тут он снова уставился в бумажку, отыскал нужное и добавил отчество, Ивановича.

Борис Федорович затряс головой и развел руками:

— Не знаю.

— Ну, как же, — спокойно поднял глаза полковник, — вы собственной рукой подписали ордер на двухкомнатную квартиру этому Селезневу Анатолию Ивановичу.

Борис Федорович ответил, что через его отдел прошло столько народу, такое количество Анатолиев и Ивановичей, что упомнить их… Он снова развел руки в стороны и нахмурился. Ему самому не понравился этот суетливый жест.

Тогда полковник подпустил подробности. Небольшого, мол, роста, с проседью мужичок, с бегающими такими глазками. Семья большая, сам Селезнев, жена, четверо детей, тесть и теща.

— Не помните, нет?

— Нет, — ответил Борис Федорович.

Это была истинная правда. Убейте, не помнил он маленького с проседью Селезнева. Он уставился в одну точку на зеленой ковровой дорожке под ногами, не видя ничего. Он изо всех сил пытался хоть что-то отдаленное, намек какой-нибудь получить от этого созерцания. Но, нет, ничего. Тогда он отвел глаза от дорожки и задал полковнику свой вопрос.

— А что, собственно с этим Селезневым?

Полковник вскинул бровь, словно ждал этого вопроса и ответил в том духе, что с самим Селезневым А. И. ровным счетом ничего особенного не происходит. Происходит с ним, Борисом Федоровичем Поповым. Это именно он, Попов, поставил свою подпись на ордере, выданном на Селезнева, жену Селезнева и четверых его детей, а так же на тестя и тещу. Но, при том, не обратил внимания, а, скорее всего, по странному стечению обстоятельств, закрыл глаза на факт пребывания тестя и тещи на кладбище, где они вот уже пять лет мирно покоятся, убитые одной бомбой, угодившей в их погреб на улице Артема, дом 15.

Полковник достал из папки еще один листок, исписанный, как показалось Борис Федоровичу детским почерком. «Донос, что ли?» — промелькнуло в его смятенных мыслях.

Это и был донос, и почерк был действительно детский, словно писал ребенок под диктовку взрослого. В этом смог убедиться Борис Федорович, когда полковник протянул ему бесценный в глазах чекиста документ.

Борис Федорович с трудом разобрался в заковыристых оборотах доносчика. Явствовало одно, тесть и теща были убиты в 1943 году во время бомбежки. «Останки их были погребены сердобольными соседями по причине отсутствия близких родственников, находившихся частично в эвакуации, частично на фронте». Борис Федорович уразумел, хоть с трудом, смысл этих дважды повторенных в доносе понятий «частично». Глава семьи — на фронте, жена с детьми — в эвакуации. Но они же внесли в его сознание невероятную сумятицу. Ему даже померещилось, будто эти убиенные тесть и теща частично живы, чего, естественно никак не могло быть.

Но вопреки здравому смыслу, так оно и оказалось, что «частично живы». Во время оккупации свидетельства о смерти не выдавались, а вот паспорта стариков и небогатый их скарб сохранились в целости и сохранности благодаря совестливости все тех же сердобольных соседей. Селезнев благополучно вернулся с фронта, стал хлопотать о жилье. Сам он додумался или ему подсказали, но он умолчал о смерти родственников, отхватил лишнюю комнату, и тем самым подвел Бориса Федоровича под статью.