Возвращение в эмиграцию. Книга 2 - [4]

Чумазым оборванным цыганенком он не столько пел, сколько звонко выкрикивал на шумных базарах незамысловатые присказки «ой, ножки болят, они кушать хотят», и пританцовывал на потеху зевакам, на сочувственное покачивание головой доброхотам. Он дерзко поглядывал по сторонам черными озорными глазами, и под его взглядами зеваки опасливо расходились, а добрые люди бросали медяки и с жалостной улыбкой смотрели на хитрую мордашку и перемазанное голое пузо попрошайки.

В гражданскую войну близкая родня Бориса Федоровича не сумела справиться с тифом. Остатки табора рассеялись по лицу земли русской, а семилетнего цыганенка советская власть прибрала от греха в колонию малолетних преступников.

Ему повезло. Он попал в образцово-показательную колонию. Там его отмыли, вылечили от коросты, равно как и от скверной привычки хватать все, что ни попало на глаза, обучили грамоте.

Прошло ни много, ни мало времени. Стройным комсомольцем, соответственно русским по паспорту, отправился Борис Федорович на рабфак, а затем в институт. Он вышел из института инженером по ирригации и водному хозяйству, женился на блондинке, получил от нее, как и заказывал, двух чернявых пацанов, вступил в партию, и все у него было хорошо.

На память от табора остался у Бориса Федоровича смоляной, туго завитой чуб, ослепительной белизны зубы и никогда не проходящая веселая искра в черных глазах. Профессия забросила его в Среднюю Азию. Там он строил ирригационные сооружения и проводил каналы, но в сорок первом началась война, и Борис Федорович ушел на войну.

Судьба хранила его. Даже через Сталинград он прошел без единой царапины. В сорок четвертом не повезло. Жахнуло так, что уже ничего не оставалось делать, как демобилизоваться после госпиталя и приобщиться к оседлой жизни на родине жены в Брянске, в стороне от любимой работы, на строжайшей диете, на всем жиденьком, еле тепленьком. Пулю свою роковую Борис Федорович получил в живот.

В Брянском горкоме партии, куда Борис Федорович явился для становления на учет, ему крепко посочувствовали, и предложили временно, пока не восстановится здоровье, поработать в горисполкоме. Борис Федорович подумал и согласился. Но как это часто бывает с порядочными и бескорыстными людьми, ему подсунули самый сволочной, какой только можно придумать, жилищный отдел.

И Борис Федорович погрузился в послевоенную проблему жилья со всеми вытекающими из этой проблемы неприятностями: бесконечными скандалами, жалобами, попытками всучить взятку, и полной невозможностью обеспечить крышей над головой всех мыкающихся по общежитиям, частным квартирам, углам и землянкам. Не мудрено, война оставила Брянск в руинах.

Бездомные шли валом. В очередях происходили неприличные скандалы с матом и мордобоем, с неизбежным вмешательством постового милиционера; с истериками женщин. Многие, на страх бюрократам, приводили с собой закутанных в старушечьи платки детей, дети поднимали рев, бездетные начинали орать на матерей, а те огрызались, задавая один и тот же безответный вопрос: «А куда я его дену?»

Из этого ада Борис Федорович выдирался затемно с головной болью, с уже ставшей привычной резью в животе, словно тот кусок железа не извлекли из него в госпитале, а, наоборот, оставили, накалив предварительно докрасна. Но бросить свой пост, сославшись на здоровье, Борису Федоровичу даже в голову не приходило. Во-первых, его сюда направила Партия. Во-вторых, и сам Борис Федорович, и те, кто его сюда послал, знали, что ни одна незаконная копейка в его кармане не осядет, ни один «левак» без очереди квартиру у него не получит. В-третьих… кому-то надо было делать эту каторжную работу, вот он ее и делал.

С нижестоящими и вышестоящими коллегами отношения у Бориса Федоровича сложились самые наилучшие. Шуткой-прибауткой он всегда умел рассмешить подчиненных; сверкая зубами, входил в кабинет начальника Брянстройтреста Мордвинова. Тот поднял бучу против странного, чтоб не сказать резче, распоряжения председателя Горисполкома Стригункова. Стригунков предложил заселять многоквартирные дома, не дожидаясь конца строительства. Сдал этаж — запускай новоселов!

Мордвинов на это не соглашался, напирая главным образом на технику безопасности. Но он тоже был человек, он понимал, в каком тяжелейшем положении оказались возвратившиеся из эвакуации люди. Он сдал позиции, дело пошло быстрей. Но очередь перед кабинетом Бориса Федоровича от этого не уменьшилась.

В самый разгар жилищного кризиса, как раз перед ноябрьскими праздниками сорок седьмого года, Бориса Федоровича вызвал Стригунков и дал из ряда вон выходящее поручение. Дело заключалось в следующем. Из Франции на родину возвратились две тысячи бывших эмигрантов. «Сверху», Стригунков многозначительно подчеркнул это «сверху», дано распоряжение о внеочередном выделении квартир для этих «бывших».

Борис Федорович обмер, услышав цифру в две тысячи человек, но Стригунков его успокоил, пояснив, что речь идет всего об одной семье. Эта семья получила распределение в Брянск. Остальных таким же порядком расселяют по другим городам Союза.

Борис Федорович перевел дыхание, но тут же заявил, что и об одной квартире не может быть речи. Все резервы исчерпаны, последний готовый этаж в доме номер два на улице Ленина уже заселен. Стригунков посоветовал потрясти Мордвинова, авось где-нибудь, что-нибудь…