Возвращение в эмиграцию. Книга 2 - [39]

Сергей Николаевич ответил «да» и не стал вдаваться в подробности.

— А из Полтавы когда уехали? Вы же родом из Полтавы, — капитан щелкнул ногтем по страничке паспорта.

— Из Полтавы я уехал в десятилетнем возрасте.

— В Брянск?

— Нет, в Прагу, — он помолчал и добавил, — а потом в Париж.

— К-куда? — поперхнулся капитан.

Вот тут-то и появилось на его лице человеческое выражение — крайнее недоумение.

— В Париж, — подтвердил Сергей Николаевич, — я реэмигрант. После указа сорок шестого года.

— Фу-ты, господи, — облегченно вздохнул капитан и откинулся на стуле, — так вы из этих, из возвращенцев?

— Да.

Капитан ухмыльнулся.

— То-то наш Иванченко заграничный пиджак на вас разглядел. Вы уж его извините. Возьмите ваш паспорт.

Сергей Николаевич приблизился к столу и принял протягиваемый документ. Капитан тем временем вышел из-за стола, налил воду в граненый стакан.

— Пить хотите?

— Нет, спасибо.

Капитан отпил глоток, поставил стакан на место и провел пальцем по краю его, по окружности.

— Вас не пропишут здесь, — тихо и как бы неофициально сказал он, разглядывая стакан.

— Почему? — так же тихо и недоверчиво спросил Сергей Николаевич.

— Не пропишут. Уж поверьте, я знаю.

— В городе вообще нет прописки?

— Вообще есть. Вас не пропишут. Здесь док, порт и все такое… — капитан сморщился и всем видом показал, что говорить ему такие вещи крайне неприятно; он делает это исключительно по доброте. Незачем этому человеку со спокойным взглядом зря мотаться по стране и зря поднимать семью.

— Что ж, спасибо, за предупреждение. Я могу идти?

— Да, пожалуйста.

— До свидания…

Сергей Николаевич повернулся к двери, но капитан окликнул его.

— Постойте! Я вот спросить хотел. Чисто из любопытства. А как там, в Париже?

— Да так… — неопределенно пожал плечами Сергей Николаевич.

— Понятно, — протянул капитан и решительно сел за стол.

Сергей Николаевич кивнул головой и вышел на свет, на улицу. Он вернулся на вокзал. Ему захотелось уехать как можно скорее. Он справился в кассе и сменил свой билет на более ранний поезд с пересадкой в Полтаве.

Снова он трясся в общем вагоне. Но ему досталось хорошее место у окна. Сергей Николаевич отвернулся от всего света, прижался к холодному стеклу и смотрел на пролетающие пейзажи. Настроение было испорчено. В том, что его приняли за шпиона, и замели в отделение милиции, Сергей Николаевич не видел ничего трагического. Со свойственным ему ироническим отношением к жизненным невзгодам, он склонен был даже посмеяться над юным, не в меру старательным милиционером. Сергей Николаевич живо представлял, как он будет рассказывать эту историю жене и Мордвиновым, и как Ольга Кирилловна будет смотреть на него с недоверчивым изумлением, а Мордвинов откидывать голову и хохотать басом.

Мучительным и обидным было сделанное капитаном ударение, небольшой акцент на слове «вас». «Вас не пропишут». Всех — да, «вас» — нет.

А как его заверили в конторе по озеленению: «Пропишут, пропишут, никуда не денутся». Но в конторе не знали про Париж, про эмиграцию, а капитану пришлось сказать. Или не надо было говорить? Да нет, надо было. Сергею Николаевичу внезапно пришла в голову странная мысль. Что если в паспорте у него имеется некий знак, понятный лишь посвященным, но невидимый для остальных?

Он достал паспорт и стал внимательно разглядывать каждую букву, каждый штришок в печати. Нет, ничего подозрительного не было. Паспорт, как паспорт, фамилия, имя, отчество. Год рождения. Место рождения. Полтава. Не Париж, не Сингапур, не Токио. Все, как у всех. А вдруг не все.

Он внезапно почувствовал себя чужаком в этой стране. Нет, не все так просто с этим социализмом, как проповедует милейший человек Константин Леонидович Мордвинов. Вдруг стали понятны до осязаемости метания жены и ее неистовое желание искать счастья где-нибудь в другом месте. Он чуть было не замычал вслух, как от зубной боли, прогоняя непрошеную мысль. Она была проста, как глоток прохладной воды и хорошо звучала в такт перестуку колес под полом: «Не надо было уезжать из Парижа, не надо было уезжать из Парижа!»

Вокруг него гомонило, трепало языком, работало челюстями вагонное население. Он не принимал участия в разговорах. Туда ехал — был, как все, говорил и спорил вместе со всеми, оттуда ехал молча, погруженный в раздумье.

В Полтаве он сошел с поезда рано утром. Скорый на Брянск уходил поздно вечером. И тут, словно кто-то другой, не он, стал руководить его действиями. Он нашел справочное бюро и спросил у барышни за окошком, далеко ли отсюда находится деревня Сочивцы и как туда попасть.

— Так это ж здесь близко, — пропела с милым украинским выговором симпатичная девица. — Вы идить по мосту на другую сторону, там дорога. Проголосуйте, може, хто и возьмет.

Сергей Николаевич поднялся на мост, постоял на мосту, посмотрел вниз на отчужденную от остальной жизни суету железнодорожного узла, спустился на другой стороне и понял, что дорога, видимая вправо и влево, и есть та самая дорога, о которой говорила очаровательная хохлушка.

Это была окраина. Путь вправо вел прочь из города. Сергей Николаевич долго не мог поймать машину. Редко-редко мимо него проносились трехтонки, но они шли или в другую сторону, или вообще не собирались выезжать из Полтавы. Наконец, нужный грузовичок притормозил, шофер выглянул из кабины, предупредил, что до Сочивцов он не доедет, свернет на развилке, а пассажиру придется с километр топать пехом.