Возвращение в эмиграцию. Книга 2 - [20]

Сама Ольга Кирилловна была гладко причесана со лба, толстая темная коса закручена на затылке узлом. Округлые брови точно очерчивали выпуклый, без единой морщинки лоб. Светлые глаза, блестящие, опушенные длинными ресницами, смотрели на мир приветливо и открыто. И вся она с румяным от самовара круглым лицом, с пунцовыми губами, с пуховой шалью на круглых и пышных плечах, с высокой грудью, в пестренькой ткани домашнем платье, излучала покой, и, казалось, ничто и никогда не сможет ее вывести из этого состояния.

Пухлые ловкие ручки ее деловито порхали над столом, то снимали самодельную, шитую из ярких лоскутков «бабу» с чайника, то красиво нарезали и раскладывали на тарелки прекрасно выпеченный пирог с повидлом.

Сам хозяин дома возвышался над столом, и с трудом помещался в предназначенном исключительно для него деревянном кресле с прямой спинкой. Это был очень крупный мужчина с глубоким баритоном, исходившим из самых недр обтянутой шерстяным свитером грудной клетки. Тронутые сединой темные волосы постоянно распадались, и он то и дело загребал их мощной пятерней на затылок. В профиль его нос казался крупным, но когда он поворачивался к собеседнику лицом, это впечатление пропадало, и нос оказывался самым обыкновенным носом на обыкновенном, несколько простоватом русском лице. Не было в этом лице даже намека на превосходство или желание подавить окружающих, как это могло быть начертано на физиономии человека, облеченного большой властью и привычкой распоряжаться чужими судьбами. Свойский мужик говорят про таких, как Мордвинов. И вот этот свойский мужик принимал теперь у себя, занесенных в Брянск послевоенным ветром людей из другого мира.

Впервые за время пребывания на родной земле Наталью Александровну и Сергея Николаевича пригласили в гости. И ничего. Они чувствовали себя легко, спокойно, так, словно знакомство было давним и исключительно приятным. И разговор начался не с привычного «как там у вас в Париже?», а с доброжелательного вопроса «как вам живется в Брянске?».

Ольга Кирилловна звонко хохотала, слушая повесть об украденных по указке дяди Володи кирпичах для новой печки, сочувственно поднимала брови, когда разговор зашел о вынужденной разлуке с дочерью.

— Ничего, ничего, пусть там побудет, — сжимала она теплой ладонью руку Натальи Александровны, — там у них по нынешним временам рай, честное слово, рай. Там такие самоотверженные женщины трудятся. И заведующая хорошая, и воспитательницы. Они, знаете, свое из дому принесут, лишь бы у детей все было. И врачи прекрасные.

Константин Леонидович очень серьезно отнесся к желанию Сергея Николаевича уйти из столовой. Он спросил:

— А что вы еще умеете делать?

Тот нерешительно замялся.

— Да так, всего понемножку. Садовником одно время был.

Младшая девочка вытянула к чашке влажные губки и пробормотала:

— «Я садовником родился, не на шутку рассердился…»

— Таня, — строго прервала ее Ольга Кирилловна, — если вы напились чаю, займитесь своими делами.

Девочки вышли из-за стола, поцеловали мать, одновременно с двух сторон, старшая вытащила у нее из-под платка угревшегося серого котенка. Они ушли в другой конец комнаты, там занялись чем-то своим, стали шептаться и раскладывать на краю дивана какие-то вещи. Котенок удрал от них сразу, и снова забрался под платок хозяйки. Изредка он высовывал мордочку и поглядывал на всех любопытными глазами.

— А еще я много малярил, — сказал Сергей Николаевич.

— Вы — маляр? — пророкотал Мордвинов, — так это ж роскошно, роскошно! Маляры сейчас позарез нужны!

И они тут же договорились утрясти завтра вопрос с переходом Сергея Николаевича на малярные работы.

Постепенно из разговора выявилось недавнее прошлое Мордвиновых. Константин Леонидович на войне не был. Он был строителем, и его с первых же дней направили строить эвакуируемые в тыл заводы.

Улановы слушали, затаив дыхание, про сибирские морозы, про немыслимые сроки строительства и бессонные ночи. Они слушали повесть о титаническом подвиге народа, и мелкие собственные их неурядицы стали казаться чем-то незначительным и маловажным.

К концу вечера Константин Леонидович попросил рассказать о Сопротивлении. Сергей Николаевич стал рассказывать. Но рассказывал без увлечения, словно стыдился малости сделанного им во время войны. И в первый раз, за все время их жизни в Брянске, рассказал этим милым людям о матери Марии. Ольга Кирилловна слушала, затаив дыхание, под конец глаза ее наполнились слезами. Она скрыла их, отвернувшись к окну.

— А я был рядовым бойцом, — закончил Сергей Николаевич.

— Да-а, натворили фашисты дел. Сколько прекрасных людей погибло. А сколько чего мы не знаем, вот, как об этой женщине. — Ольга Кирилловна провела ладонью по глазам, перевела досадливый взор на крошки пирога на столе перед собой. Смела крошки, поднялась и ушла за перегородку, в крохотную кухоньку.

— Ничего, — помолчав, отозвался Мордвинов, — отстроимся. Отмучаемся, после заживем. Верно, я говорю, Сергей Николаевич?

Как тут было не согласиться! Всем хотелось пережить тяжелое время, и начать жить. Просто жить.

До позднего вечера Улановы никак не могли угомониться, все обсуждали визит, вспоминали разговоры, обстановку дома.