Возвращение - [67]

17

И следующие ночи я спал плохо. К раздражению, возникшему в первую ночь, добавились обида и разочарование, и я чувствовал в себе агрессивность, которая не поддавалась никаким уговорам и убеждениям и не желала утихать. Я не думал, что у меня было бы более счастливое детство, если бы я знал, что мой отец жив, но знать меня не желает. Не был бы я счастлив и потом, если бы принял решение найти его или отказаться от поисков. И жизнь моя не пошла бы в ином направлении, если бы я знал, что он жив, разве что я не стал бы устраивать поиски автора, написавшего роман о Карле. И вряд ли я стал бы писать ему, вряд ли поехал бы к нему, вряд ли даже спросил, чем закончилась история Карла. Но все это никак не уменьшало мою агрессивность.

В университетской библиотеке я заказал книги о деконструктивизме, и в особенности о деконструктивистской теории права. Деконструктивизм означает отделение смысла текста от смысла, который вложил в него автор, и обращение к тем смыслам, которые в него вкладывает читатель; но деконструктивизм на этом не останавливается, он вообще отменяет реальность, а признает только тексты, которые мы о ней пишем и читаем. Это полностью противоречит представлению об обязательном характере юридических и моральных правил. Разрешить эту проблему возможно только с позиций экзистенциализма — в статье говорилось о том, что де Баур с его деконструктивистской теорией права вызвал ренессанс экзистенциализма. Возможно, мне стоило почитать и об экзистенциализме, но я уже был сыт всем этим по горло. Насколько я понял, дело обстоит так: если текст говорит не о том, что имел в виду автор, а о том, что вычитывает из него читатель, то за конкретный текст отвечает не автор, а читатель текста. Если реальностью является не окружающий нас мир, а текст, который мы пишем о реальности и который мы читаем, то ответственность несут не реальные убийцы и не реальные жертвы, которых не существует, а скорее их современники, которые выдвигают обвинение в убийстве и наказывают за него. Как в результате из этого экзистенциалистского подхода выводится требование о готовности подвергнуть себя тому, на что обрекаешь других, я еще не сумел себе уяснить. Но чего стоит эта готовность, если других это затронет с высокой степенью вероятности, а тебя самого только в малой степени?

Итак, он остался верен себе. С той же игривой легкостью, которая понравилась мне в его романе и напугала в его письмах к Беате и в статьях военного времени, он жонглировал здесь понятием реальности и способами ее изображения, ролями автора, читателя, преступника, жертвы и современника, жонглировал проблемой вины и ответственности. Я вполне мог представить себе те статьи, которые он писал для «Ночного экспресса», писал, следуя линии, заданной майором Советской военной администрации, писал в собственном стиле, хваля вещи, заслуживавшие порицания, и порицая те, что заслуживали похвалы, и попутно восхваляя власть, которой он служил, и возводя ее в высший этический принцип. Что в конце концов остается? В конце этой жизни и в конце книги «Одиссея права»?

Я не любил своего отца, мне не нравилась его теория, которая освобождала от любой ответственности: от ответственности за то, что он написал, и за то, что он сделал. Одновременно меня восхищало то, как он прожил целую жизнь, всегда оказываясь в гуще событий, но снова и снова ускользая, а в конце еще и создав теорию, которая оправдывала подобный жизненный путь. Меня восхищала его игривая легкость, и даже осуждение ее далось не так легко, как мне бы этого хотелось. Я ведь и сам слишком легко, слишком играючи, слишком охотно оставался сидеть в зале ожидания истории.

Нет, я не любил своего отца. Однако моя агрессивность по-прежнему не уменьшалась. Меня не утешило сознание того, что я ничего не потерял, прожив без отца, которого не любил. Наоборот, мысль о том, что отец, нисколько не заботившийся обо мне, всегда и всюду думал исключительно о себе самом, только добавила мне агрессии.

Разговор с матерью вышел совсем коротким.

— Для меня он умер, — сказала она.

— Вы виделись хоть разок после Бреслау? Это он тебе сказал, чтобы ты сюда переехала? Он обещал тебе вернуться? Он поддерживал отношения со своими родителями после войны? Писал тебе из Америки?

— Для меня он умер.

Барбара терпеливо ждала недели полторы. В воскресенье за завтраком она спросила:

— Что будем делать дальше?

— Ты о чем?

— Мы больше не спим друг с другом.

— Мы ведь и раньше иногда…

— Нет, раньше мы если и не спали друг с другом, то не больше чем две-три ночи подряд.

Она сказала это так, словно я из себялюбия нарочно расстроил ее. Словно я сам не был расстроен.

Я возмутился:

— Мы несколько лет подряд не спали друг с другом.

— Ты с ума сошел.

Она беспомощно посмотрела на меня.

— Я…

Она вскочила на ноги:

— Ты упрекаешь меня за те годы, которые мы не были вместе? Мне что, извиниться за них, чтобы ты меня простил? Ты действительно сошел с ума.

Она вышла из кухни, однако в дверях еще раз обернулась ко мне. Я заметил, что она старается сдерживать себя. Я увидел и ямочку над левой бровью.

— Ты со мной больше не спишь. Даже никогда не приласкаешь. Не разговариваешь со мной. Вечером лежишь как бревно. Когда я ночью просыпаюсь, ты сидишь за письменным столом, а если я подхожу к тебе и спрашиваю, что случилось, ты смотришь на меня страдальческим взглядом. Я две недели жду, когда ты со мной заговоришь, сколько мне еще ждать?