Возвращение самурая - [9]

Он подошел под благословение и попросил об исповеди. Священник не раз замечал этого господина среди молящихся, но нечасто в последнее время обращались к нему с подобными просьбами.

Василий встал на колени перед священником, склонил голову и торопливо заговорил:

– Батюшка, мне надо, чтобы вы меня выслушали: смута у меня на сердце и не вижу я пути своего…

Он говорил так, как исповедовался бы преосвященному Николаю, не задумываясь, поймет ли его этот незнакомый человек.

Закончив свою не слишком связную исповедь и получив обычное отпущение грехов, он уже поднялся было уходить, когда на его руку легла горячая сухонькая ладонь священника и негромкий участливый голос произнес:

– Мне кажется, нам не помешало бы продолжить нашу беседу. Хотите ли вы послушать мое мнение?

– Да, с благодарностью.

– Если у вас нет других планов, давайте пройдемся. Жара, кажется, уже спала – ветерком потянуло с океана. Да, для знакомства: зовут меня отцом Алексием. Если вам удобнее – Алексеем Ивановичем. Я здешнего храма настоятель.

– Василий Сергеевич Ощепков.

– Вот как? Наслышан, однако. О вас тут слава идет.

– Интересно. И что же слышали? Хороша слава ярмарочного силача – нас ведь, единоборцев, на одной доске с цирковыми борцами держат.

Отец Алексий с интересом взглянул на него:

– Любопытно, однако: вы в самом деле думаете, что о вас такое мнение? Или это в вас тщеславие некое говорит – знаете, как в известной оперетке про цирк герой поет: «Да, я шут, я циркач – так что же»…

Теперь настала очередь Василия с удивлением взглянуть на своего собеседника: странный какой-то батюшка – оперетку цитирует… А за намек на тщеславие и обидеться бы можно… Но не захотелось обижаться, и он без прежней задиристости грустно отозвался:

– Так ведь смотрите, что вокруг делается: война вон идет, а я, на взгляд многих, пустяковым делом занимаюсь – любителей на татами разминаю… Мне и самому порой кажется, что не тем я занят по нынешним временам.

Отец Алексий рассмеялся:

– Это в вас силушка применения не находит. Настоящей драки захотелось? Вот когда почувствуете, что за настоящее дело, на настоящего супостата сердце выступить требует, не сдержать себя – тогда и придет ваш час. А насчет славы своей вы зря – уважительно о вас говорят. И цирк тоже не торопитесь хаять – цирковой борьбой очень стоящие личности всерьез занимаются: слыхали такого писателя известного – Куприна Александра Ивановича? А еще «дядя Гиляй» – очеркист московский. Вот тот силач – подковы и гвозди железные гнет голыми руками.

Они помолчали, неторопливо шагая бок о бок, не доходя до оживленной набережной, свернули снова в малолюдный переулок. Их сокровенному разговору не нужны были праздные наблюдатели.

– Я смотрю на людей, которые приходят сейчас ко мне в спортивный зал, и мне трудно с ними, батюшка, – признался Василий. – Они ведь не защите хотят учиться, не в силе состязаться идут – они хотят, чтобы я научил их убивать. Где правда, отец Алексий? И разве правду добывают насилием, ненавистью, кровью? А я чувствую – будет большая кровь. Вы понимаете, я не о войне говорю: там кровь уже льется.

– Вот это разговор серьезный. А то говорили: цирк, ярмарка, – упрекнул отец Алексий. – Что значит ваша известность и то, какая она, есть она или нет, перед главным: как вам в эти времена себя не потерять? Я вам так скажу, по своему человеческому, не пастырскому, а просто стариковскому разумению: прежнего не воротить – нельзя дважды ступить в одну и ту же воду. И для бегущей реки времени это также верно. Сейчас к власти разные силы рвутся. И Россию все за собой удержать хотят. Но те, которые иноземную силу не посовестятся на нее призвать, чтобы удержаться, – за ними не может быть правды. Простые люди – мужики, солдаты, рабочие – это хорошо чувствуют. А за кем правда – с тем и Господь.

Они снова замолчали.

«В самом деле – как верно и как просто», – удивился Василий.

– А что касается единоборства, борьбы, – прервал его размышления отец Алексий, – то, судя по тому, что вы мне успели рассказать, да и по здешним отзывам, она – призвание ваше. К тому же сам владыка Николай вас на это благословил. Так что это, сударь, от Бога. И разве можно ставить призвание, судьбу в зависимость от переменчивых обстоятельств? Да это и не получится у вас, помяните мое слово: даже если на время придется оставить это занятие, вы к нему вернетесь как к главному делу вашей жизни.

– Я не умею вам объяснить, – продолжал отец Алексий, – но даже в той горечи, с какой вы нынче говорите о вашем деле, чувствуется, что для вас оно не просто физические упражнения. Вы душу в это вложили, вот что. И тревожитесь, что сейчас не идет вам та отдача, которую вы бессознательно ждете. Ведь вы большой отдачи ждете, душу-то вкладывая?

– Да, да! – горячо подтвердил Василий, не сводя глаз со своего собеседника.

Отец Алексий вздохнул:

– На все воля Господа. Он один знает все пути и времена всех свершений…

Василий приостановился – слова преосвященного Николая, сказанные ему, еще совсем мальчику, в Киото, вспыхнули в его памяти: «В свое время Господь укажет, сын мой. Неисповедима Милость Господня. Молись и слушай сердце свое. Там и найдешь ответ, если будет Бог в твоей душе. На Него одного уповай».