Возвращение самурая - [10]

– Вас Бог мне послал, отец Алексий, – убежденно сказал он. – Спасибо вам великое за беседу и особенно за эти последние слова.

Он замолчал, вдруг испугавшись, что священник не примет эту благодарность или ответит какими-то расхожими словами о своем пастырском долге, но отец Алексий в ответ лишь молча склонил свою седую голову.

* * *

Признаюсь, меня самого долго мучил вопрос, как определял для себя место в тогдашней российской смуте Василий Сергеевич Ощепков: какую роль в его решениях играли происхождение, воспитание; как он сам и окружавшие его люди рассматривали его социальное положение?

Строить предположения было сложновато: слишком уж много было противоречивых вводных.

И, как бывало в таких случаях и прежде, словно прознав из своего невозвратимого далека о моих затруднениях, на помощь мне пришел мой незаменимый друг и помощник Николай Васильевич Мурашов: я вспомнил, что, рассказывая о добром своем воспитателе – владивостокском священнике отце Алексии, – Николай Васильевич сказал:

– А вы знаете, однажды в разговорах с Василием Сергеевичем я выяснил, что и ему доводилось встречаться с этим человеком. А уж в моей жизни он сыграл в свое время очень большую роль.

Так родилась у меня версия этой встречи, окрепла мысль, что именно в пору нравственного выбора и повстречался Василию Сергеевичу Ощепкову этот незаметный, скромный, но светлый и крепкий духом священник. И слова его должны были упасть на благодатную почву: не могла долго оставаться незаполненной пустота, возникшая после кончины святителя Николая в душе его ученика.

Хотя была ли она, эта пустота? Ведь со смертью святителя не могло исчезнуть все то, что владыка и его сподвижники стремились взрастить в душе своего питомца. И, думается мне, на протяжении всей своей жизни он возвращался к заветам святителя, мысленно сверял с ним свои и чужие мысли и поступки.

Понятнее стала для меня и дальнейшая житейская дорога моего героя: он продолжал жить не только по воле житейских обстоятельств, но и по Божьей Воле, а также по собственному выбору, который сделала его душа.

В чем-то, сознаюсь, повторяли мои собственные раздумья размышления моего героя о Заповедях Божьих. Прежде я не раз задумывался о том, почему так здорово расходятся с жизнью людей советского времени такие, скажем, прекрасные, неоспоримо верные заповеди коммунизма: «Человек человеку – друг, товарищ и брат», или «Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству», или «Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни». Ведь человека, соответствующего этим критериям, можно было встретить так же нечасто, как и ни разу не преступившего все десять Заповедей Божиих.

Разумеется, это обстоятельство обычно очень просто объяснялось «пережитками прошлого в сознании людей» или «происками бесовской силы». Но уж очень простое, расхожее и потому не слишком убедительное это объяснение.

И подумалось мне, а не в том ли дело, что со временем и принципы коммунизма, и начертанные навечно библейские заповеди превратились в лозунги, которые воспринимаются давно не душой, а только сознанием, логикой. А не став частью души, разве обязательны они для повседневного исполнения, хотя и известны каждому?

Вспомнился и отрывок нашего давнего разговора с владыкой Кириллом, митрополитом Смоленским и Калининградским, о том, почему после революции российский народ так легко оставил веру своих отцов, почему не было по-настоящему серьезных выступлений народных, когда рушились храмы, не говоря уже о религиозных войнах.

– Надо иметь в виду, – сказал тогда владыка Кирилл, – что и до революции для многих людей христианство состояло почти исключительно в выполнении внешних предписаний: заказать водосвятие, молебен, крестины, поставить свечу, подать поминание, не есть скоромного в пост. Христианство, по существу, было для многих простых людей известным от отцов и дедов набором церковных обрядов и обычаев. Не забывайте, что первый перевод Библии на русский язык был закончен лишь в 1876 году, фактически за несколько десятилетий до революции, а старославянский перевод народ понимал плохо. Большинство обывателей проводило жизнь в бытовых заботах, не задумывалось о труде для спасения души, о внутренней борьбе человека со своими греховными страстями. Да не все из священников и умели учить, скажем, смирять свою гордыню, прощать врагам своим, не завидовать чужому богатству и успехам, быть милосердным к падшим.

К тому же обыденная жизнь, в том числе нередко и жизнь самих духовных лиц, далеко не подавала на каждом шагу примеры соблюдения Заповедей Божиих – скорее, наоборот…

Потому-то, как только народу сказали, что обряды – это выдумка попов и обман, многие легко перестали верить и в Бога – ибо Бог, по существу, и был для них тем, кто за соблюдение обрядов должен дать хорошую жизнь. Если же обряды – обман, то и сам Бог – выдумка… И осталась в душах человеческих пустота, которую, кстати, и моральным кодексом строителя коммунизма не удалось заполнить, как показали дальнейшие события. От него народ отрекся с еще большей быстротой.