Возвращение на родину - [55]

— Да, Ирма, и это кажется мне таким странным… Вы, должно быть, ошиблись…

— В таких вещах не ошибаются, славный мой Наталис! — возразил господин Жан.

И вот что мне было рассказано в нескольких словах.

В деревне Лакруа-о-Буа, где мы оставили господина де Лоране и его спутниц, зорко охраняемых в доме Ганса Штенгера, австрийцев вскоре заменила колонна пруссаков. В этой колонне находилось несколько молодых людей, оторванных от своих семей указом от 31 июля.

Среди этих юношей был славный парень по имени Людвиг Пертц, оказавшийся из Бельцингена. Он знал госпожу Келлер и зашел повидать ее, когда узнал, что она — пленница пруссаков. Тут ему рассказали о том, что произошло с господином Жаном и как он должен был спасаться бегством через Аргонский лес.

Услышав это, Людвиг Пертц воскликнул:

— Вашему сыну больше нечего бояться, госпожа Келлер! Его не имели права призывать на военную службу!.. Он не пруссак!.. Он француз!

Можно себе представить, какую реакцию вызвало это заявление. Когда от Людвига Пертца попросили подтверждения его слов, он показал госпоже Келлер номер «Zeitblatt».

В этой газете было помещено сообщение о решении суда от 17 августа по тяжбе Келлера с правительством. Семейству Келлер было отказано в иске на том основании, что право на поставки для государства может принадлежать только немцу, прусскому подданному. Между тем, как было установлено, предки господина Келлера, переселившись в Гельдерн после отмены Нантского эдикта, никогда не хлопотали о натурализации и не получали ее, и вышеупомянутый господин Келлер никогда не был пруссаком, он всегда оставался французом, а потому государство ничего ему не должно.

Вот так рассудили! Что господин Келлер оставался французом, это, несомненно, самая что ни на есть правда! Однако это не резон, чтобы не заплатить ему долга! Но, в конце концов, суд вершился в Берлине в 1792 году. К тому же прошу поверить, что господин Жан отнюдь не собирался обжаловать его решение. Он и так считал свой процесс проигранным. Несомненно было одно: рожденный от отца и матери французского происхождения, он был самым чистокровным французом на свете! И если ему для этого недоставало обряда крещения, то он получил его в сражении при Вальми — подобное крещение огнем стоит любого другого!

Понятно, что после такого сообщения Людвига Пертца следовало во что бы то ни стало разыскать господина Жана. Тут как раз в Лакруа-о-Буа стало известно, что он схвачен в Аргонском лесу, препровожден в Лонгве, а затем отведен в прусский лагерь вместе с вашим покорным слугой. Нельзя было терять ни минуты. Перед грозившей сыну опасностью госпожа Келлер вновь обрела все свои силы. После ухода австрийской колонны несчастная мать в сопровождении господина де Лоране, барышни Марты, моей сестры покинула Лакруа-о-Буа. Честняга Ганс Штенгер стал их проводником. Вот так наши отважные женщины прибыли к лагерю Брауншвейга в то самое утро, когда нас собирались расстрелять. Сразу после того как мы ушли из палатки, где заседал военный совет, там появилась госпожа Келлер.

Тщетно требовала она помилования сына, ссылаясь на решение суда, установившего, что Жан Келлер — француз. Ей было отказано. Тогда она бросилась по шалонской дороге в ту сторону, куда нас повели… Дальнейшее известно.

Когда все складывается так, чтобы хорошие люди оказались счастливы, коль они к тому же достойны этого, то остается только признать вместе со мною: как хорошо Господь Бог все устраивает!

Что касается положения французов после Вальми, то вот что я могу сказать об этом вкратце.

Прежде всего, ночью Келлерман отдал приказ занять высоты Жизокур, что окончательно обеспечило бы господство французской армии.

Однако пруссаки отрезали нас от шалонской дороги, прервав таким образом сообщение с военными складами. Но так как мы владели Витри, то обозы все-таки доходили и армия в лагере Сент-Менегульд ни в чем не терпела нужды.

Неприятельские войска оставались на своих позициях до конца сентября. Шли переговоры, не приведшие ни к какому результату. Тем не менее в стане пруссаков поспешили перейти границу обратно. Провианта у них не хватало, большой урон наносили болезни, так что 1 октября герцог Брауншвейгский снялся с места.

Следует сказать, что, пока пруссаки стали проходить обратно по ущельям Аргонского леса, ему позволили отступать, не слишком сильно наседая на него. Почему? Этого я не знаю. Ни я, ни остальные совсем не понимали поведения Дюмурье в данном случае.

Вероятно, тут была замешана политика, а я в ней, повторяю, совсем ничего не смыслю.

Важно было то, что противник перешел границу в обратном направлении. Это хотя медленно, но все же было сделано, и во Франции не осталось больше ни одного пруссака, даже господин Жан и тот оказался нашим соотечественником.

Как только стало возможно выехать, мы в середине первой недели октября вернулись все вместе в мою дорогую Пикардию, где наконец-то была отпразднована свадьба Жана Келлера с Мартой де Лоране. Как вы помните, в Бельцингене я должен был стать свидетелем со стороны господина Жана, а потому неудивительно, что я был им и в Сен-Софлье. И если уж этому браку не суждено быть счастливым, то, значит, таких не бывает вообще.