Возвращение на родину - [52]

Внизу развернулись многочисленные колонны противника, готовые штурмовать наши позиции, дабы господствовать над Сент-Менегульдом. Если пруссакам это удастся, положение Дюмурье перед лицом численно превосходящих сил неприятеля, который сможет подавить французов своим огнем, сильно пошатнется.

Будь погода ясной, я бы смог разглядеть на высотах французские мундиры. Но все застилал густой туман, сквозь который не могли проникнуть солнечные лучи. Уже доносились отдельные выстрелы, однако вспышки их были едва заметны.

Поверите ли вы? У меня все еще теплилась надежда, точнее, я заставлял себя не отчаиваться.

Однако откуда было ждать спасенья там, куда нас вели? Ведь все французские войска, призванные Дюмурье, находились у него под рукой, вокруг Сент-Менегульда! Но что вы хотите? Когда у тебя такое сильное желание избежать смерти, всякое придет в голову!

Было около четверти двенадцатого. Полдень 20 сентября никогда уже не пробьет для нас!

Вот мы и пришли. Наша процессия свернула влево от большой шалонской дороги. Туман был еще довольно густой, так что невозможно было различить предметов на расстоянии нескольких сот футов. Чувствовалось, однако, что он вот-вот растает на солнце.

Мы вошли в небольшой, предназначенный стать местом казни лесок, из которого нам никогда не суждено было выйти.

Вдали раздавались барабанная дробь, звуки труб, с которыми смешивались грохот артиллерии и треск ружейной перестрелки.

Я старался составить себе ясное представление о том, что происходит, как будто это могло интересовать меня в подобную минуту! Я отметил, что шум сражения доносится справа и, похоже, приближается. Стало быть, на шалонской дороге идет схватка? Может, из лагеря в Эпине вышла колонна, чтобы атаковать пруссаков с фланга? Я не мог ничего себе объяснить.

Если я рассказываю вам все в таких подробностях, так это потому, что мне хочется поведать вам о моем душевном состоянии в тот момент. Что же касается деталей, то они навсегда запечатлелись в моей памяти. Для меня все это словно было только вчера!

Итак, мы вошли в этот лесок. Пройдя сотню шагов, взвод остановился у кучи валежника.

Тут нас с господином Жаном и должны были расстрелять.

Офицер, человек с суровым лицом, который командовал взводом, приказал остановиться; солдаты выстроились в ряд, и я до сих пор слышу стук прикладов о землю, когда они исполнили команду «Ружье к ноге!».

— Здесь, — сказал офицер.

— Хорошо! — ответил Жан Келлер.

Он произнес это твердым голосом, с гордо поднятой головою и смелым взглядом.

И тут, приблизившись ко мне, он заговорил со мной на французском языке, который так любил и который я приготовился слышать от него в последний раз.

— Наталис, — сказал он, — сейчас мы умрем! Последняя моя мысль — о моей матери и о Марте, которую я после нее любил больше всего на свете! Бедняжки! Да сжалится над ними небо! Что до вас, Наталис, то простите меня…

— Простить вас, господин Жан?

— Да, потому что из-за меня…

— Господин Жан! — ответил я. — Мне нечего прощать вам. То, что я сделал, сделано по доброй воле, и я снова поступил бы так же! Позвольте мне обнять вас, и давайте умрем храбрецами!

Мы упали друг другу в объятия.

Я никогда не забуду, с каким видом Жан Келлер обернулся к офицеру и сказал ему недрогнувшим голосом:

— Мы к вашим услугам!

Офицер подал знак. От взвода отделились четверо солдат и толчками в спину подвели нас обоих к дереву. Мы должны были пасть от одного залпа. Что ж, так даже лучше!

Я помню, что деревом этим был бук. Как сейчас вижу его, в лохмотьях свисающей коры. Туман начинал редеть. Стали вырисовываться и другие деревья.

Мы с господином Жаном стояли рука в руке, глядя на взвод напротив.

Офицер слегка посторонился. Звук заряжаемых ружей резанул мне уши. Я стиснул руку Жана Келлера, и, клянусь вам, она не дрогнула в моей руке!

Ружья поднялись на уровень плеча. При первой команде дула должны были опуститься. При второй — прицелиться, при третьей — выстрелить, и все будет кончено.

Внезапно в лесу, позади отряда солдат, раздались крики. Небесный Боже! Что я вижу?.. Это госпожа Келлер, поддерживаемая барышней Мартой и моей сестрой. Ее голос был едва слышен. Она размахивала какой-то бумагой, а барышня Марта, моя сестра и господин де Лоране повторяли следом за ней: «Француз!.. Француз!»

В это время раздался страшный грохот, и я увидел, как госпожа Келлер рухнула на землю.

Но ни господин Жан, ни я не упали. Стало быть, то стрелял не взвод?..

Нет, не он! Шестеро его солдат валялись на земле, тогда как остальные вместе с офицером удирали во все лопатки.

В то же время в лесу со всех сторон раздались крики, до сих пор стоящие у меня в ушах: «Вперед! Вперед!»

Это был клич именно французов, а не хриплое «Vorwaertz!»[122] пруссаков!

Отряд наших солдат, свернувший с шалонской дороги, появился в лесочке, осмелюсь утверждать, очень кстати! Их выстрелы всего на какие-то несколько секунд опередили залп, который собирался сделать взвод. Но этого было достаточно. Каким образом наши храбрые соотечественники очутились здесь так кстати?.. Мне самому довелось узнать об этом лишь потом.

Господин Жан кинулся к матери, которую поддерживали под руки барышня Марта и моя сестра. Несчастная женщина, решив, что этот залп явился для нас смертельным, упала без сознания. Но нежные поцелуи сына понемногу привели ее в чувство, и с ее уст с выражением, которого я никогда в жизни не забуду, продолжали слетать слова: «Француз!.. Он француз!»