Возвращение на Подолье - [65]

Харасанов лихорадочно набрал платную справку и через минуту стал методически обзванивать московские гостиницы.

Буквально через десять минут ему повезло. Администратор гостиницы “Метрополь” сообщила, что Шлингер Василий Витальевич занимает двухместный номер на пятом этаже.

Харасанов не мог поверить в удачу. Казалось невероятным отыскать так быстро человека в таком городе как Москва. Он тут же набрал номер и замер в ожидании.

— Алло, кто спрашивает Шлингера Василия? — прозвучал знакомый голос.

— Привет, земляк, не узнаешь? Это я, Харасанов.

— Не может быть! Вот это да, это уже настоящий подарок для моего друга.

Через секунду трубку взял Франц.

— Костя, привет. Ты как всегда в своем амплуа. Работаешь, словно Джеймс Бонд. Как ты нас разыскал?

— Брось, Франек, ничего сложного. Школьный учитель после короткого общения со своим учеником может составить программу его будущей жизни.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего особенного. Только то, что у вас с Василием есть общая черта — любовь к комфорту.

— А разве это плохая черта?

— С биографией Василия, да и с твоей тоже, в данное время не самая лучшая.

— Не совсем понял.

— Что там понимать? В Москве миллионы квартир. Стоит вам напороться на тотальную чистку гостиниц, и вашей свободе конец. Кстати, еще неизвестно, что последует после нашего диалога. Единственная надежда на перестроечный бедлам.

Они помолчали. Затем Харасанов, хотя и боялся, но все же решив внести ясность в ход последних событий, продолжил:

— Ладно, теперь уже поздно, как говорят “назад пятками”. Где девушки?

— В больнице, — натянуто ответил Франц. — А что с тобой, не ранен?

— Ранен, ничего не успел сделать. Подстрелили как зайца.

— Что-то серьезное?

— Пустяки, завтра уже сможем встретиться.

— Ты, кажется, не в Москве?

— В Питере. Слушай, Франц, меня внимательно. Поездов на Питер много, приезжайте. Встретимся завтра в 16.00, в холле кинотеатра “Паланга”.

Франц вопросительно посмотрел на Василия, который внимательно слушал, склонясь над аппаратом.

— Годится, — сказал тот, — я давно мечтал увидеть Питер. Да и проветриться нам не помешает.

Ночная “Стрела” домчала их в Санкт-Петербург в считанные часы.

Северная Пальмира еще сладко спала. Василий нервничал. До начала работы метро оставалось два часа. Вокзал всегда, и не без оснований, вызывал у него страх. Тут и там выхоленные блюстители порядка проверяли у сонных граждан документы.

— Пошли отсюда, Франц. Вокзал — это голимое паливо. В паспорте у меня фуфловый штамп прописки. Для гостиниц сходит, а менты могут вычислить.

Он явно нервничал, перешел на блатной жаргон.

Они вышли на Невский проспект. Спустя некоторое время мимо них медленно проехала милицейская машина.

— Все, я больше не могу, — выдохнул Василий. — Пошли в любой двор, подождем до шести часов.

Они нырнули в проходной подъезд и вскоре очутились в глухом, темном дворе.

— Ха-ха, нарочно не придумаешь, — рассмеялся Василий. — Как сказал товарищ Сталин о своей даче, расположенной на острове в Валдае — “мишиловка”.

В “мышеловке” они просидели до открытия метро, а затем, дожидаясь полного пробуждения города, путешествовали в подземке.

Теперь Невский напоминал полноводную реку. Десятки тысяч людей плыли с Сенатской площади и в обратном направлении к Московскому вокзалу.

— Тебе приходилось бывать в Питере, художник? — спросил Василий.

— Только в снах, — улыбнулся Франц. — Как говаривал Бендер, “сбылась мечта идиота”. Но, загляни в эту сумку любой милиционер, вместо слова “идиота” прозвучит “бандита”.

— Не преувеличивай, Франц. Ведь ты никого не убивал. Какой из тебя преступник. Единственная статья, на которую ты тянешь, это “недонесение властям”. Поверь, любой прокурор, да и судья тоже, расценит твое поведение как обычный человеческий страх. Они ведь люди не глупые. Поставят себя на твое место и именно к такому выводу придут. Ну, дадут тебе год-два условно. Разве это срок?

Он сказал эти слова задушевно, но с каким-то надрывом и тоской. Франц вдруг со всей ясностью ощутил, что между ним и этим человеком, несмотря на дружбу, огромная пропасть. Пропасть в страшном опыте, пропасть в будущей жизни.

На Сенатской площади дышалось легко. После толкотни Невского проспекта это был рай. Франц с тоской смотрел на прекрасные изваяния и мысленно спрашивал себя будут ли в его жизни счастливые мгновения, когда он сможет прийти сюда как художник. Словно угадывая его мысли, Василий сказал:

— Все это мечта художника, не так ли, Франек? Этот город чудо. А есть еще Петергоф, Эрмитаж, Исакиевский собор. На Эрмитаж нужен целый день, а в Иссакий можно сходить. Как ты на это смотришь?

Ничего подобного в своей жизни Франц не видел. Величие этого храма поражало воображение, превосходило любые ожидания.

Одетые в тончайший мрамор искусными резчиками камня стены сверкали радугой сказочных планет. Великолепная смальта[60] — творение великого Ломоносова — смотрела из прошедших времен еще и еще раз подтверждая, что творец вдохнул в человека искорку от своего величия, которую люди назвали гениальностью. “До чего прекрасна жизнь и как порой человек ею распоряжается, — думал Франц. — Почему для человека столь важны два полюса: восхождение и блеск, падение и мрак?” Он понимал, что мысли его банальны. Вопрос этот задавался в прошедших веках и будет задаваться в грядущих миллионы, миллиарды раз. Тем не менее, он так думал. Он был одним из этих миллиардов.