Возвращение на Ордынку - [3]

(стр. 79).

Помнится, осенью шестьдесят пятого года Ахматовой доставили только что опубликованный французский перевод нескольких ее стихотворений. В их числе была и «Песня последней встречи». Но там эти стихи именовались так: «La chanson de la derniиre fois» («Песня последнего раза»). Анна Андреевна с полушутливым возмущением повторяла:

— Я им покажу — «Песню последнего раза»!..

Некое недоразумение произошло и при переводе ее стихов «Ночное посещение»:

Не на листопадовом асфальте

Будешь долго ждать.

Мы с тобой в Адажио Вивальди

Встретимся опять.

Снова свечи станут тускло-желты

И закляты сном,

Но смычок не спросит, как вошел ты

В мой полночный дом.

Так вот, переводчик решил, что «смычок» — это кличка собаки, которая не залаяла при появлении ночного гостя, и соответствующим образом интерпретировал стихотворение.

И последняя история в этом роде, она бытовала на Ордынке и была известна Ахматовой. В поэме А. Твардовского «Василий Теркин» существуют такие строчки:

На околице войны

В глубине Германии

Баня! Что там Сандуны

С остальными банями!

В румынском переводе поэмы будто бы есть такая сноска:

«„Сандуны“ — санитарный отдел Красной Армии».

«Я давно не верю в телефоны,

В радио не верю, в телеграф»

(стр. 93).

Летом 1964 года я купил свой первый транзистор — рижскую «Спидолу». Приемник работал на батарейках и мог в любой точке пространства извлекать из эфира голоса и музыку. Для Ахматовой это стало наглядным доказательством того, что весь мир пронизан радиоволнами и беззвучия как такового не существует. Я помню, как Анна Андреевна произнесла:

— Я больше ни одного слова не напишу о тишине…

«В наше время кино так же вытеснило и трагедию, и комедию, как в Риме пантомима»

(стр. 109).

Надобно заметить, что к театру Ахматова никакого интереса не проявляла, а за новинками кинематографа старалась следить. Пока у нее были силы, она посещала наши замоскворецкие кинотеатры. Я помню, ей очень понравился французский фильм «Тереза Ракен» с Симоной Синьоре в главной роли. Столь же благосклонно она отнеслась к английской ленте «Мост Ватерлоо».

В этом фильме она обратила внимание на тот эпизод, где английский офицер просит у своего генерала разрешения на брак. И просьба и согласие — устные.

— Мы к этому не привыкли, — говорила Ахматова. — Нам кажется, что генерал сейчас начнет дышать на печать, потом прикладывать ее…

Вспоминаю, с каким отвращением Анна Андреевна отзывалась о весьма популярном в те годы аргентинском фильме «Возраст любви»:

— Эти смрадные адвокаты…

Вообще же слово «смрадный» было в ее устах наихудшим ругательством по отношению к произведениям искусства. В памяти всплывают ее слова:

— Смрадные Форсайты…

«СОСНЫ

Не здороваются, не рады!

А всю зиму стояли тут,

Охраняли снежные клады,

Вьюг подслушивали рулады,

Создавая смертный уют.»

(стр. 141).

Это коротенькое стихотворение записано в нескольких книжках, и еще раз об этом же говорится прозой:

«Одним соснам решительно все равно — им уже скоро создавать смертный уют»

(стр. 401).

Этот «уют» и эти «клады» — отзвуки поэмы «Мороз, Красный Нос», а ее Ахматова необычайно высоко ценила. Но здесь просматривается и конкретный смысл: Анна Андреевна хотела быть похороненной именно в Комарове.

6 марта 1966-го мы с Бродским шли по кладбищу в Павловске и искали там место для погребения Ахматовой. Узенькая дорожка упиралась в забор, и там росла сосна — высокая, стройная…

— Ну, вот, — сказал я, — тут, пожалуй, можно было бы… Но нет, не пойдет… У Пастернака три сосны, у нас будет только одна…

Бродский грустно усмехнулся:

— Ей бы эта шутка понравилась…

Мы тогда еще не знали стихотворения «Сосны», но мы вспомнили «Приморский сонет», а там ясно говорится именно о комаровском кладбище:

И кажется такой нетрудной,

Белея в чаще изумрудной,

Дорога не скажу куда…

И мы поехали в Комарово и в конце концов добились того, чтобы Ахматова нашла последнее упокоение в своем любимом сосновом лесу, в этом самом «смертном уюте».

«Н. Н. Пунин часто говорил обо мне: „Я боролся с ней и всегда оставался хром, как Иаков“»

(стр. 152).

Я полагаю, отнюдь не каждый читатель поймет, что здесь ссылка не на саму Библию, а на Пушкина. В его Table-talk читаем:

«Гёте имел большое влияние на Байрона. Фауст тревожил воображение творца Чильд-Гарольда. Два раза Байрон пытался бороться с великаном романтической поэзии — и остался хром, как Иаков».

Надобно заметить, что Ахматова знала всего Пушкина наизусть. Я однажды сказал ей:

— А ведь Пушкин скорее москвич, нежели петербуржец. Смотрите, как он рифмует:

Но, говорят, вы нелюдим;

В глуши, в деревне все вам скучно,

А мы… ничем мы не блестим,

Хоть вам и рады простодушно.

— Да, — сказала Ахматова, — но…

И она тут же привела мне пример «петербургской» рифмы, но — увы! — я его не запомнил.

Это, пожалуй, требует некоторых разъяснений. Москвичи произносят «скуШно», «конеШно» и т. д., а петербуржцы говорят так, как эти слова пишутся. По этой причине поэт из Петербурга станет рифмовать — «скуЧно» и, например, «собственноруЧно», но уж никак не «простодуШно».

«… „Жасминный куст“… Стихи Н. Клюева. (Лучшее, что сказано о моих стихах.)»

(стр. 176).

Зимою 1966 года я пришел в Боткинскую больницу, чтобы навестить Ахматову. Между прочим, я ей сказал: