Возвращение на Голгофу - [94]

Сладкая истома растеклась по всему его телу, словно горячий маленький шар катался в его груди. Шар рос, становился все горячее и горячее, будто раскалённое солнце разбухало в нём и стремилось вырваться на волю. Острая боль пронзила его грудь, но он не проснулся. Орловцев и не хотел просыпаться, боялся, что исчезнет этот город вместе с его близкими, как исчезли они в реальной жизни. Он изо всех сил вцепился в перила моста и ещё несколько мгновений удерживал свой сон. Он ещё мог видеть Веру и ребят, горящие кораблики, плывущие по воде, багровой от зарева пожара, охватившего старинную кирху. Затем боль затопила его грудь, поднялась и вспыхнула в голове ярким солнцем, наконец вырвавшимся из его тела.

Когда утром тринадцатого января генерал Петровский открыл штабное совещание, артиллерия фронта уже в полную силу утюжила позиции противника. Тысячи орудий вели ураганный огонь по заранее намеченным целям. Огненный вал сметал первые эшелоны обороны врага. На совещании уточняли планы уже начавшейся наступательной операции, дошла очередь до выхода частей фронта к Инстербургу. Генерал вызвал для короткого сообщения Орловцева. К всеобщему удивлению, офицер на совещании отсутствовал. За ним тотчас отправили адъютанта, который вернулся через несколько минут, положил перед начальником штаба папку с бумагами и картами и, наклонившись к нему, что-то сказал. Генерал развернул карту, внимательно рассмотрел схему движения частей 11-й и 5-й армий при наступлении на Инстербург. Затем, явно опечаленный, объявил:

— Товарищи офицеры, наш старый сослуживец капитан Орловцев скончался сегодня ночью, завершая корректировку плана операции по взятию Инстербурга. Начальник тыла, распорядитесь, пусть тело капитана передадут для хранения в морг госпиталя, хоронить Орловцева будем в Инстербурге, куда должны войти в двадцатых числах января, как он и запланировал. А сейчас продолжим работу.

Дальше совещание шло своим чередом, обсуждали выход к рубежу Деймы и форсирование реки, взятие Тапиау и далее выход на подступы к Кёнигсбергу. Штабные в просторной зале немецкого особняка уточняли детали операций, а по полям Пруссии неслись потоки стальных машин, вспарывавших снежное пространство и разрывавших оборону врага, сминая всё, что оказывалось у них на пути.

Оторваться, уйти от стремительно наступающих частей Красной армии не могли даже регулярные войска вермахта, а не то что беженцы со своим скарбом. Десятки тысяч людей, которых до последнего момента удерживали гитлеровские главари, были подняты войной со своих мест и двигались по узким дорогам Восточной Пруссии на запад. Людские ручейки сливались в потоки, заполняли дороги, образовывали заторы, людская масса выплёскивалась за обочины дорог на поля, растекалась половодьем, огибая скопления, и снова возвращалась в русло дорог. Наступающая армия сметала беженцев, безжалостно сбрасывая их со своего пути.

В потоке беженцев от Даркемена на запад медленно ползло и семейство Брун. В пути они были шестой день, и конца этому мучительному переходу не было. Со сборами они затянули, никак не могли распрощаться с нажитым добром, а на себе много не увезёшь. Нанятый перевозчик довёз их до станции Тремпен Инстербургской узкоколейки. Кое-как они загрузились в поезд до Даркемена, надеясь дальше пересесть на поезда, идущие в южном направлении. А там и до Алленштайна добраться — большого железнодорожного узла, и уже оттуда на запад Германии. Однако уехать по железной дороге из Даркемена оказалось невозможно, только зря два дня потеряли. Отец семейства выкупил у кого-то из горожан тележку, на которую они погрузили самое необходимое, бросив остальное прямо у дороги. Решили дойти до Норденбурга, где проходила большая железная дорога, а не узкоколейка, которую Петер клял на чём свет стоит. Пути километров сорок, но все окрестные дороги заполнены людьми, бегущими от войны. Зимняя дорога тяжела, да ещё холодные ночёвки, то в сараях, то в нетопленых кирхах. Хорошо, что один раз, увидев замерзающих девочек и сжалившись над ними, семью пустили в тёплый дом, накормили горячим супом из рубца — флеком.

Утром они вышли к большему шоссе. На указателе значилось, что до Норденбурга двенадцать километров. Брун выкатил тележку с пожитками на дорогу и решительно зашагал вперёд, увлекая за собой домашних. Даст бог, сегодня дойдём до большой станции. Однако вскоре движение снова замедлилось, огромный поток людей запрудил дорогу до краёв. Громко ругаясь, Брун расталкивал бредущих людей, наезжал им на ноги, пытался их обогнать, метался из стороны в сторону. Вслед ему неслись ругательства, пару раз он получил палкой по спине, но всё равно упрямо расталкивал своей тележкой людей, идущих впереди, увлекая за собой семью.

Около полудня откуда-то сзади донёсся гул, быстро перешедший в рёв и лязг гусениц, смешанный с криками людей. Началась паника. С боковой дороги на шоссе выскочила колонна русских танков и помчалась вперёд, разметая людской поток. Спасаясь, беженцы бросились с дороги в поле, но танкам было тесно на шоссе, они съезжали с обочин по обе стороны дороги и неслись вперёд по заснеженной равнине. Брун столкнул жену и детей с дороги в канаву и велел бежать дальше в поле. Они чуть отбежали в сторону и остановились, ожидая его. А он всё пытался съехать в поле с тележкой, но мешала придорожная канава. В суматохе он всё искал пригодное для спуска место, замешкался, и мчавшийся прямо на него танк зацепил край тележки, отбросил Бруна в поле, разметав весь их скарб вдоль дороги. Он успел рассмотреть в смотровой щели танка почерневшее от копоти лицо танкиста, его горящие глаза под низко надвинутым чёрным шлемом. Брун страшно закричал, бросился в поле, но, запутавшись в длинных полах тулупа, опрокинулся в снег. Всё внутри его сжалось от ужаса, от страха за свою жизнь, несколько мгновений он лежал на спине, вглядываясь в небо, где облака сбились в тучу, готовую вот-вот разродиться снежным зарядом. Но вместо снега оттуда ударила молния, грянул гром. Ему показалось, что в просвете туч мелькнула хохочущая голова в танковом шлеме. Брун вскочил, побежал по полю вдоль дороги, истошно крича: