Возвращение Мастера и Маргариты - [40]

У Жостовых тоже жизнь была сытая, но без надлежащего положению блеска. А потому что хозяин трудный, непокладистый. Он хоть и занял жилплощадь в лучшем доме страны, уступив мольбам жены и дочери, но жизнь вел не начальственную. То ли стеснялся жировать на глазах у страны, то ли по мрачной природе своей не нуждался в житейском комфорте. Вскоре после возвращения дочери из роддома Николай Игнатьевич уехал в санаторий на Кавказ лечить грудную жабу – впервые по службе отпуск взял. И видать, без всякого удовольствия. Сообщил в рабочем порядке: " Декабрь обещают морозный. Врачи советуют уехать".

Уехал. Семья вроде даже вздохнула с облегчением. Серафима Генриховна чуть ни каждый вечер романсы стала петь, разливаясь под пианино, Варя же, невзирая на грудного младенца, назвала гостей. А вчера притащила из магазина новые шторы, велела подшить и развесить в гостиной и спальне. Целый день возились. Зато красота – не описать! Бархат сказочный! В гостиной как мох зеленый, а в спальне гранатовый. Клава вздохнула и заворочалась: не хотел ведь Жостов бархату! Против изнеженности нравов боролся.

И гостей не любил. Завтра без него пойдет дым коромыслом! А стол весь и уборка, само собой, на Клавдии. Накрутилась вот за целый день, аж от переутомления и сон нейдет… Клавдия прислушалась. Тихо в квартире, громко тикают кухонные ходики и не в такт им прихрамывающие часы в гостиной, обосновавшиеся на крышке большого шоколадного радио. С набережной доносятся звуки тяжелой возни, как со стройки. Фырчат грузовики, лязгает железо. Взлетела в небо ракета, пустив по стенам бегущие отсветы, и погасла. Прошлепал босиком в туалет и шумно слил воду в унитазе Лев. Вернулся под женин бок. Лишь услышала Клавдия сонный шепот: "Штору–то, штору сильнее запахни. Суета там такая, мочи нет. Не сон, а кошмарики".

– Спи, девочка. Скоро Мишутка есть потребует. А снегу нападало! Как в Новый год. И стекло все мороз расписал…

Звякнули кольца портьеры – Лев задернул окно и плотнее прикрыл дверь спальни."

Глава 10

Ознакомившись с подброшенными де Боннаром "документами", Пальцев и Сиськомац решили: шантаж, причем самого низкого качества. Пальцев выбрал тактику выжидания и затаился. Через пару недель после визита в клуб "У Патриарших" Шарль позвонил сам:

– Могу представить ваше потрясение, друзья! Предполагал, что вы будете сражены предоставленной нами документацией. – С налету заявил де Боннар насторожившемуся москвичу. – Воспринял ваше молчание, как знак готовности к сотрудничеству. – И, не дав собеседнику вставить слово, назвал время и место встречи с шефом, специально прибывшим на переговоры!

Имя шефа не называлось, полномочия тоже, что свидетельствовало само по себе о чрезвычайно высоком ранге пребывшего в Москву господина. Было лишь оговорено, что визитер интересуется российской историей и, в частности, воссозданием Храма Христа Спасителя, которым вплотную занимается Пальцев и возглавляемый им отряд творческой интеллигенции. Альберт Владленович тщательно продумал свои позиции, учитывая даже тот вариант, что иностранцу, несомненно связанному с верхами российских теневиков, известна подлинная история телемарафона и осевших в его карманах миллионов. Сочинение в зеленой папке свидетельствовало о том, что именно эту информацию шеф де Боннара будет пытаться использовать в качестве шантажа. Чтобы подкрепить свои позиции в переговорах, Пальцев решил явиться на встречу в сопровождении преподобного отца Савватия.

Утром пятого декабря они встретились в "Музе", чтобы вместе отбыть по указанному де Боннаром адресу. Странным было то, что иностранцы отказались посетить Пальцева в Клубе творческой интеллигенции, назначив переговоры на своей территории. Причем, располагался их офис, судя по всему, в Доме на набережной. В половине одиннадцатого Пальцев и отец Савватий неспешно загрузились в скромный "мерседес" цвета маренго, решив неспешно проехаться по декабрьской Москве и переговорить о предстоящем визите.

Свернув на бульварное кольцо, машина двинулась в сторону Калининского проспекта. У памятника Гоголю при въезде на одноименный бульвар отец Савватий икнул и мелко перекрестился на темный лик чрезмерно увлекавшегося бесовщиной и до противности язвительного классика.

– Позавтракал вчера в буфете Госдумы. Аккуратно, без излишеств. Ныне говею… – он снова икнул, портя этим впечатление от святейшего облика. Бутерброд с осетриной… Лукавый смутил, прости, Господи! Не глянулась мне эта осетрина, да и не люблю пред всем миром трапезничать… – Батюшка тронул плечо шофера. – Иван Степаныч, останови, голубь, возле арочки… Зажимая рот носовым платком и сотрясаясь от рвотных спазмов, святой отец в спешке покинул "мерседес" и заметался вдоль домов, ища уединенного места. Пальцев хотел помочь, но решил, что свидетели в таком деле ни к чему. Минут через пятнадцать отец Савватий вернулся, несколько побледневший, но с явным облегчением. Пахло от него плохо.

Из–за этого инцидента едва не опоздали к одиннадцати, но все же вовремя, с растущим удивлением поднялись на десятый этаж и позвонили в дверь под нужным номером. Ничто не указывало на наличие за дверью фирмы и даже сама она, в отличие от других, солидно располагавшихся по сторонам широкого сумрачного коридора, была обита ветхим коричневым дерматином, из дыр которого местами нагло торчала серая, сталинских времен, вата. "Не успели обустроиться", – решил Пальцев, озадаченный тактикой иностранцев.