Возвращение Мастера и Маргариты - [22]

– Храм не нужен строителям светлого справедливого будущего и должен освободить место! – такие вот разговоры теперь велись. Да мало ли что вопят в немощи своей душевной нехристи? Пугают.

"Не посягнут они на главный Храм России. Не возьмут грех на душу, устрашатся. – Уговаривал себя отец Георгий, сгорбившись над сатанинскими бумагами. – Не допустит Всевышний гнусного поругания!" – произнес он в темноту грозным голосом. Но не вышел клич. Просипело больное горло петухом, зашмыгал вспухший на холоде нос, скатилась в бороденку горючая слеза.

Торчащие из обрезанных рукавиц пальцы озябли, не гнулись, расплывались слова в декретах. Завывал за окном ветер, чадила оплывшая свеча и чем слабее становилось ее пламя, тем смелее входили в коморку и хозяйничали в ней опасные зарницы и тени. Стало казаться отцу Георгию, что нет уже Храма, что еле держат низкие своды скорбные обломки и скоро погребут его здесь те, кто хозяйничают и шумят в мартовской ночи на том берегу реки.

А шумела, полыхала кострами и прожекторами у самой Москва реки огромная, суетливая стройка. Два года рычали и рыли землю сильные машины. Вначале разгромили и смяли в кроху слободу Верхние Садовники, после стали копать в глубь, засыпая землей кладбище при церкви Николая Чудотворца у Берсеневской решетки. Крестился отец Георгий, сухо покашливал и упрямо думал. Но чем больше думал, тем меньше понимал. Лучше бы и вовсе не видеть творящегося окрест, не знать ненужного, полагаясь на скрепленное верой чувство. Чувство же говорило: кощунствуют, святотатствуют суетящиеся на том берегу люди, за что законную кару примут. А разум ехидно оспаривал: отрекаются бедолаги от ветхого нищенского прошлого, строят новую, лучшую жизнь. Дом себе хороший ставят, ведь не может быть свободен и силен духом тот, кто обретается в лишениях и унизительных бедствиях. Так объяснил отцу Георгию стройку его странный ночной гость.

Впервые гость забрел на огонек, когда в котловане забивали сваи. Грохот и жар от костров стоял адский. Сильное смятение охватило отца Георгия, не сиделось ему в кладовой. То со свечой в руке обходил приделы Храма, молился, то наружу выбегал и стоял там под дождем, закинув клинышек бороды. Смотрел в непроглядное небо на плывший в вышине купол Храма, на кровавые отсветы, заливавшие позолоту.

Его окликнули тихо, хрипло:

– Погреться пустишь, мил человек?

Засомневался сторож, но пришельца впустил.

– Что ж ты не испугался, что я тебе по горлу ножичком чиркну и грабить ризницу пущусь? – спросил гость после, потягивая кипяток из толстостенной глиняной кружки. Потягивал с удовольствием, а заодно и руки грел – узкие жилистые кисти – цепкие, бледные, не пролетарские.

– Ризница пуста. А я давно уже Богу доверился. Ежели он меня на такое дело поставил, стало быть, и охранить должен, – поколебавшис, отец Георгий достал банку из–под какао "Эйнем" с сушеным липовым цветом и мятным листом. Бросил щепоть в чайник. – Сахару, уж извините, не держу. – Он потуже перетянул крест на крест завязанный поверх овечьей безрукавки платок.

Раздувая ноздри крупного горбатого носа и щурясь, гость с удовольствием вдыхал аромат трав.

– Спасибо за доверие. Сахарок за мной будет.

Отец Георгий пожал плечами, но спрашивать не стал за какой такой надобностью пришел сюда ночью этот человек и зачем новый визит планирует. И так понятно – сексот.

– Я недалеко здесь в переулках проживаю с семейством, – объяснил тот озираясь исподтишка с любопытством. – Сон, знаете нейдет. Фронтовая контузия. Вот и прогуливаюсь по интересным местам.

– Стало быть, любопытствуете? Может сочувствуете, судьбой Храма озадачены?

– Многим я озадачен. Многому сочувствую, – уклонился гость от ответа, дернув уголком рта и представился: – Николай Игнатьевич. Служащий.

– Отец Георгий. Последний страж сего святого места… Н-да… Вы не смущайтесь, все как надо спрашивайте. Дознавайтесь. Раз служащий, значит и служите. Вам ведь за это ОГПУ деньги платит. Может, обыск потребуется? Так на это бумага нужна. Без нее в хранилище не пущу.

– Клясться на кресте не стану, поскольку и креста на мне нет и в целом, как заметили наверно, научному атеизму привержен. Но скажу так: не из того я ведомства, чтобы допросы и обыски устраивать, хотя многим здесь интересуюсь.

– В пределы Храма тоже не пущу, – отрубил отец Георгий. Не хотелось ему Храм в поругании и нищете кому попало показывать. Не сострадать ведь будет, торжеству своему радоваться. Из ОГПУ или из других мест, но ежели без креста – с ними заодно. На то они – атеисты – от Бога отреклись, чтобы ни жалостью, ни стыдом, ни запретами, ни святынями себя не обременять. Свободные. От совести, от души в полном освобождении.

– Понимаю, что крайне вам неприятен. Но врать, личину лживую на себя натягивать не хочу. Каков есть, таким и представляюсь. И вообразите, батюшка, стыда не испытываю. Воевал честно, жизнью не раз рисковал за идею свою, которой готов служить до последнего. Так что в этом смысле разницы между нами особой нет.

– Вы что ж, сагитировать меня решили? – отец Георгий невесело рассмеялся, показав щербатые зубы. – Идеей прельстить? Что бы без Бога, значит, на земле православной хозяйствовать? Что бы от души отречься, от совести, от заповедей Господних?