Возвращение корнета. Поездка на святки - [66]

На пятый день с раннего утра в лагере началось какое-то оживление. Выйдя из землянки, Подберезкин увидел несколько крестьянских телег, нагруженных всяким барахлом; на двух передних лежали раненые. Стараясь быть незамеченным, он стал пробираться к озеру и вдруг лицом к лицу столкнулся с Наташей. Она направлялась, по-видимому, к раненым в сопровождении начальника лагеря и молодого нового офицера. Корнет остолбенел и остановился. Позднее он сообразил, что растеряйся Наташа, как и он, дело его было бы конченное. Но Наташа прошла мимо, едва задержавшись на нем взглядом, и лишь по тени пролетевшей по ее лицу, он понял, что она заметила и узнала его.

— Это что за безобразие! Кто пленного выпустил? Назад! — закричал начальник лагеря.

Только очутившись снова в землянке, Подберезкин вышел из остолбенения. Наташа была здесь! И как переменились их роли: теперь она была на свободе, а он сидел в плену у них. Но как она освободилась, бежала ли, или же немцы сами ушли из села? Почему только они оставили пленных?.. Он был рад и не рад, что встретился с Наташей: рад, что вновь, еще раз, видел ее, узнал, что с нею ничего не случилось, и в то же время было неприятно, что она увидела его в этом состоянии — без ремня, небритым, грязным, в том ужасном виде, какой приобретают скоро пленные, несмотря на все старания не опуститься. Он уже самому себе стал противен. Глупее всего было именно теперь сидеть взаперти в землянке. Начальник отряда встречал его и раньше свободно гуляющим по лагерю: с чего он сегодня так взбесился? И что предпримут они теперь с ним? Неужели Наташа отречется от него, может быть, даже выдаст? — И тут же он устыдился своей мысли.

А снаружи в лагере движение не прекращалось. Слышно было, как подходили новые подводы. Вдали глухо рокотала канонада, где-то явно происходило сражение, оттуда, вероятно, и подвозили раненых. Начиналось на фронте что-нибудь: долгожданное немецкое весеннее наступление?.. Лежа и раздумывая так, Подберезкин ясно различил вдруг тонкое заунывное пение моторов, разраставшееся и опять смолкавшее. Где-то вблизи кружились самолеты, по звуку — немецкие. Уж не заметили ли они лагерь? — пришло ему в голову. И тут же, как порыв ветра в бурю, налетел оглушающий шум, будто рушился весь мир, и над самой головой затакали пулеметы Лагерь обстреливали с воздуха! Он приподнялся на нарах — если это были только истребители, то лучше было оставаться в землянке, если же бомбовозы… Вероятность, что бомба попадет именно в землянку, была в сущности ничтожна. Шум кончился столь же молниеносно, как и возник. По лагерю бегали, громко кричали, ругались. Если немцы открыли партизан, надо было ждать карательного отряда, стало быть, возможно, и освобождения. Но Подберезкин не знал — хотел ли он этого теперь или нет?

А к полудню гул сражения приблизился: били явственно танковые орудия: реже издалека прорывались, буравя воздух, бризантные снаряды крупного калибра и разрывались где-то сравнительно близко. Из землянки трудно было решить, кто бил — русские, немцы ли и по чему били? Чутьем он определял, что артиллерия была русская, а танки били немецкие, и, возможно, по направлению лагеря, ибо гранаты стали ложиться ближе и кучнее.

Из раздумья вывел Семухин, вдруг появившийся в двери землянки.

— Вставай. В штаб по начальству требуют.

В «штабе» — деревянном сарайчике — сидели вокруг стола с картой командир отряда, которого Подберезкин уже знал, — суховатый, ширококостный человек с белесыми бровями и красноватыми глазами, затем молодой офицер в довольно хорошо сидящей форме, с погонами майора, Наташа, и с краю — какой-то штатский, человек лет сорока пяти еврейского вида, с небритым, заросшим щетиной лицом Почему Наташа очутилась сразу в этом партизанском штабе — была она всё-таки коммунисткой, большевичкой?..

— Имя, фамилия, часть и чин? — спросил с места в карьер командир партизан, обращаясь к еврею.

Тот перевел, прибавляя от себя слова в пояснение, оказался он переводчиком.

— Karl Birkholz, — твердо ответил корнет. Настоящих бумаг он с собой никогда не носил.

Допрашивали трафаретно: куда ехали на мотоцикле, какое имел поручение, где стоит и какие оперативные задания имеет часть? Переводчик переводил все эти вопросы с русской речи на немецко-еврейский арго, так что Подберезкин с трудом его понимал. «Очевидно Наташа его не выдала — радостно думал он, — не сказала, что он русский; иначе они не призвали бы этого еврея в переводчики». Сама Наташа отлично понимала по-немецки и, если бы не переводчик, может быть, удалось бы ей что-нибудь сказать. Кроме нее никто из сидевших за столом по-немецки, по-видимому, не говорил.

Подберезкин, отвечал, стараясь говорить сложными фразами, редко употребляемыми словами; переводчик половины не понимал, в переводе путался, много раз повторял одно и то же к явной досаде командира партизан.

— Плохо ты, друг, вижу, кумекаешь — сказал он под конец саркастически.

Переводчик смущенно улыбнулся и смолк.

— Отпустите его, полковник, — вмешалась Наташа к радости Подберезкина. — Сами справимся, я понимаю по-немецки.

— Переводчик, можете выйти, — приказал командир, и тот поспешно и смущенно вышел.