Возвращение - [2]

— Зои! Уходи! Беги отсюда!

Я хлопаю в ладоши. Ни звука. Но она слышит тревогу в моем голосе, видит выражение моего лица, и, наконец, поворачивается к мужчине как раз тогда, когда он подходит к ней, наклоняется к дивану, хватает ее и толкает в клетку головой вперед. Закрывает ее на двойной засов.

Быстро. Он знает свое дело.

Моя кошка попалась в ловушку.

Он улыбается. Все прошло гладко.

— Спокойная девочка, — говорит он.

— Нет. Вам повезло. Она кусается. Иногда она дерется как бешеная.

— Врешь, сука, — говорю я.

Я подошел прямо к ней и говорю ей это в ухо. Чувствую, как застучало ее сердце от страха, и не знаю, это я ее напугал, или ее пугает то, что она только что сделала, или чему позволила случиться, но она — актриса, она и виду не подаст, что замечает меня. Никогда в жизни не чувствовал себя таким сердитым и бесполезным.

— Вы уверены, что хотите сделать это, мэм? — спрашивает он. — Мы могли бы отдать ее в питомник. Мы не обязаны ее усыплять. Конечно, она не котенок. Но тут не угадаешь. Может, какая-нибудь семья…

— Я же говорила, — перебивает та, что была моей женой целых шесть лет. — Она кусается.

Теперь она успокоилась и холодна как лед.

Зои замяукала. Мое сердце замерло. Это словно умереть снова.

Наши глаза встретились. Пословица утверждает, что душу кошки можно увидеть в ее глазах, и я этому верю. Я лезу в клетку. Рука проходит сквозь решетку. Я не вижу руки, но Зои видит. Она тянется головкой к руке. Теперь она не выглядит озадаченной. На этот раз, похоже, она чувствует меня, мое прикосновение и мою руку. Жаль, что я не могу почувствовать ее. Точно так же я гладил ее, когда она была котенком, уличной беспризорницей, перепуганной гудками и сиренами. А я тогда был один. Она замурлыкала. И теперь я знаю: призраки тоже плачут.

Мою кошку увели, а я остался здесь с женой.

Я не могу пойти за ней. Почему-то я это знаю.

Вы ни за что не сможете понять, что я чувствую. Я бы отдал все, чтобы пойти с Зои.

Жена продолжила попойку и следующие три часа я только и делаю, что кричу на нее, срываюсь на ней. О да, она меня слышит. Я провожу ее через все мыслимые муки, припоминая ей все зло, что она причинила мне или кому-либо еще, напоминая ей снова и снова, что она натворила сегодня и думаю, что это и есть моя цель, вот почему я вернулся, я должен заставить эту суку покончить с собой, укоротить ее долбанную жалкую жизнь, и думаю о своей кошке и о том, что Джил о ней совсем не заботилась, заботилась о своей перепачканной вином мебели больше, чем о моей кошке, и я толкаю ее к ножницам, толкаю ее к окну, чтобы она свалилась с седьмого этажа, на ножи на кухне, и она плачет, она кричит, очень жаль, что соседи на работе, они бы, по крайней мере, вызвали бы ей полицию. Она едва может идти или даже встать, и я думаю, что у нее сердечный приступ или паралич, что я подтолкнул ее к смерти, она умирает, когда на часах почти час дня, и тут что-то начинается.

Она успокоилась.

Похоже, теперь она не слышит меня так же ясно.

Я что-то теряю

Какая-то сила медленно покидает меня, словно батарейка садится.

Я начинаю паниковать. Я ничего не понимаю. Я еще не закончил.

И я чувствую это. Я чувствую это в кварталах и кварталах отсюда. Я чувствую, как замедляется ее дыхание. Чувствую ее тихий конец. Я ощущаю его лучше, чем ощущал свою собственную смерть.

Чувствую, как это сжимает мое сердце.

Я смотрю на жену. Она ходит по комнате и пьет. И я осознаю кое-что. Теперь мне полегчало. Мне больно, но по-другому.

Я вернулся не затем, чтобы мучить Джил. Не затем, чтобы погубить ее, или пристыдить ее за то, что она сделала. Она сама себя губит. Я ей для этого не нужен. Она бы все равно сделала это, был бы я здесь или нет. Она это давно задумала. То, что я здесь, ее не остановило. То, что я здесь, ничего не меняло. Зои была моей. При том, кем и чем была Джил, ее поступок был неминуемым.

И я подумал — к черту Джил. Джил ничего не значит. Она вообще никто. Джил — пустое место.

Я был здесь ради Зои. Только ради Зои. Ужасное чувство.

Я был здесь ради своей кошки.

Это последнее прикосновение в клетке, то, как она терлась об руку и мурлыкала, это напомнило нам обоим обо всех тех вечерах, когда лишь она была утешением для меня, а я — для нее. Хрупкое единение наших душ.

Вот зачем я был здесь.

Вот что нам было нужно.

Теперь у меня ничего не осталось.

И я медленно растворяюсь.