Возвращение к легенде - [6]

Заметив освободившийся стул, взбираюсь на него и обращаюсь к партизанам с моей просьбой. Люди умолкают, внимательно слушают. Слушают и молчат. Я слезаю со стула.

«И здесь не повезло!» — думаю я, направляясь к дверям. Кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Передо мной рослая женщина с круглым загорелым лицом и проседью в волосах.

— Я была в Перемышле, — и, чуть смущаясь моей радости, добавляет: — Только во время войны немного, всего один день…

Но и это для меня находка! Крепко жму ее руку, смотрю, куда бы нам сесть. Находим в полутемном коридоре укромный уголок, и беседа начинается.

Женщину зовут Варвара Артемовна Грисенко. Она из Днепропетровска — там родилась и теперь после долгих странствий по белу свету снова живет на прежнем месте.

— Словно и жизни не было, — слышу я ее ровный, спокойный голос и вижу белую полоску мелькнувших в улыбке зубов. — А помотало меня дай бог! И партизанила и в гестапо сидела… Есть что вспомнить на старости лет.

— Ну, какая же вы старуха! — искренне говорю я. — Вам от силы сорок.

— Нет, уже пятьдесят. А тогда, в Перемышле, я совсем девчонкой выглядывала… — Она вздыхает. — Хорошее было время, другого такого не знаю.

Женщина спохватывается:

— Но ведь вам про оборону нужно, а я про свое…

— Ничего, ничего, — успокаиваю я. — Давайте все по порядку.

Чувствую, что ей очень хочется рассказать не только о войне, но и еще о чем-то, для нее дорогом и неповторимом. И она рассказывает.

…Приехала она в Перемышль летом 1940 года. По вербовке, как вольнонаемная, в одну из военно-строительных организаций. Почему именно в Перемышль, она сейчас не помнит. Да и тогда, наверное, не знала точно. Просто тянуло по молодости в дальние края. А тут еще говорили, что в Западной Украине, которую недавно, год назад, освободили от панов, жизнь какая-то особенная, чудная, вот и поехала посмотреть.

И правда, попала она словно в другой мир. Городок старинный, чистенький, улицы узенькие, вымощенные каменными плитками, а дома высокие, под черепицей и темные, как в сказке. Почти на каждой улице церковь или монастырь. Начнут в колокола звонить, хоть уши затыкай. И попов в городе было много. А еще больше военных…

— Ну, обвыкла, поосмотрелась. Город пограничный: большая его часть — называлась она Присанье — наша, советская, а меньшая — Засанье — принадлежала немцам. Граница проходила по реке Сан, небольшой реке, шагов в сто шириной. Через реку мост — высокий, чугунный, на две железнодорожные колеи, у каждой арки, с той и другой стороны, пограничные будки. Наша — зеленая, с красной звездой, у немцев — полосатая, черная с белым. По набережной гражданским ходить запрещалось: там была «зона» и шло строительство дотов.

Вот в том самом управлении, которое их строило, я и работала машинисткой. Работали мы, вольнонаемные девчата, дружно, весело, — говорит женщина. — Иной раз до поздней ночи стучали на машинке, а усталости не чувствовали. Потому что молодость. Да и обращение хорошее, человеческое, это главное. И все начальники были приветливые, уважительные. Особенно нравился нам самый старший по званию — Александр Дорофеевич… — Женщина задумывается, вспоминает. — Комиссар он был, а вот как фамилия — забыла. — Она с досадой стучит себя по лбу. — Ну, как его… Такой веселый, бойкий и уж очень уважительный к людям. Ну, да ладно.

Она машет рукой и вдруг вопросительно смотрит на меня.

— Может, вам это неинтересно?

— Рассказывайте, Варвара Артемовна, все рассказывайте.

— Так уж и все?

В ее глазах мелькает озорной огонек.

— Глупая я тогда была. А хитрая! Пошли мы как-то в кино с подружкой — тоже вольнонаемная, ее Марией звали. А там к нам перед сеансом два лейтенанта привязались. Откуда, мол, вы, девушки, такие красивые, как вас звать и где вы работаете. Ну, я Марию толкнула в бок и говорю им, что мы грузчицы со станции. Они вроде поверили. Один лейтенант, высокий, красивый, стал к Марии приставать, чтобы она с ним вместе села. Мария согласилась и пошла с ним. А со мной пошел другой лейтенант, который посерьезнее. И росточком поменьше, так, невидненький. Я тогда на него даже внимания не обратила. Ну, сели мы, картину смотрим. Он молчит, и я молчу. Он мне только сказал, что его Василием зовут. Так и просидели весь сеанс молча.

Вышли из кино все вместе, лейтенанты нас до дому проводили. Мария их на чай пригласила. А дома у нас холодно было. Я, как пришла, села на кровать, закрыла ноги одеялом и сижу, книжку читаю. Мария со своим лейтенантом стали грубу, печку то есть, растапливать и чайник поставили. А этот Василий ко мне подсел и смотрит на меня, смотрит и руку мне гладит. А рука у меня тогда была не такая, как сейчас, помягче. Вот и говорит: «Зачем же вы меня, Варя, обманываете? Вы же не грузчица». Так он это жалостливо сказал, что я не нашлась даже, что ответить. Но когда, уходя, он попросил разрешения завтра прийти, я разрешила…

Стали мы встречаться. А весной сорок первого расписались, и я перешла жить в его квартиру.

Многие нашей жизни завидовали. Василий, он водки не пил, гулянками не увлекался. Но мне с ним не было скучно. Как у нас вечер свободный, так он предлагает: «Пойдем, Варенька, побродим немного». Мы шли обычно на Замковую гору — это в Перемышле так называется гора, где стоит старинный замок какого-то короля или графа. А вокруг замка большой парк. Вот и бродим мы по дорожкам и говорим, говорим. А то залезем на башню и смотрим на ту сторону Сана. Там немцы. Ходят их офицеры, важные, как гусаки, в лаковых сапогах и с тросточками. Или дамы — нарядные, в широких шляпах. А иногда проедет карета с кожаным верхом. Я еще мечтала: «Вот бы в такой карете покататься!» А Вася смеялся: «Подожди, Варя, когда мы с тобой до золотой свадьбы доживем, я тебе еще лучше карету подарю, тоже из золота!»