Возвращение к легенде - [5]
Солдат удивленно посмотрел на меня и сдернул с головы пилотку.
— Вечная им память, — тихо прошептал он. — Погибла наша дивизия…
— Врешь! — крикнул я. Но увидел его глаза — светлые, немигающие, с красными, обожженными веками. В груди у меня похолодело.
— Как же это случилось?
Солдат сморщился, как от боли.
— Как-нибудь в другой раз… А сейчас уволь, браток. Мне пора.
Он подхватил свой автомат и побежал догонять строй.
Больше об этой дивизии я не слыхал. И уже не встречал того солдата. Кто-то говорил, что его убили в первом же бою.
ЧЕТВЕРО ИЗ УКРЕПРАЙОНА
Больше двадцати лет прошло с тех пор. Подвиг на Сане не давал мне покоя. И вот я опять вернулся к «легенде о Перемышле», уже как писатель. Но с чего начать? Может быть, с поисков того солдата, что встретился мне под Киевом?.. Я долго припоминал его фамилию: не то Кравчук, не то Савчук. Впрочем, если он награжден, найти его будет легче. И я отправился в Подольск, в Архив Министерства обороны СССР.
Целую неделю с утра до вечера я корпел над папками, перебирая наградные листы. Одни проглядывал наспех, другие читал. И думал.
Что же остается после нас на земле? Строитель воздвигает дома, прокладывает дороги. Учитель учит детей. Поэт слагает стихи.
Но все мы, одетые в солдатскую форму, делали одно совсем не свойственное нам дело — стреляли и убивали…
Наша война была справедливой, это мы знали и чувствовали все. И все — я имею в виду настоящих людей — воевали честно. И не только потому, что кто-то нам приказывал. А потому, что у нас был свой, личный «верховный главнокомандующий» — совесть. Это решило судьбу войны.
Можно понастроить миллионы сверхмощных танков и ракетных установок, залить землю потоками огня, превратить ее в пепел, но и тогда победа не достанется агрессору, ибо победа — это не обладание сожженной землей и отравленным воздухом, а утверждение одних человеческих законов над другими. И здесь в к о н е ч н о м с ч е т е бессильны огонь и железо. И приказы тоже бессильны. Здесь есть один решающий фактор — народ, его разумная воля, его совесть…
Я читаю наградные листы и вижу: да у нас же были тысячи Матросовых, тысячи Гастелло, как, вероятно, когда-то были тысячи Сусаниных… А разве мы знаем их всех?
Все листы просмотрены, а моего солдата нет. Попробую заглянуть в списки личного состава. Однако девушка из архива смотрит на меня как на сумасшедшего. «Рядового искать бесполезно, все равно что иголку в сене!» Но, пожалев меня, она уходит куда-то и возвращается с тоненькой запыленной папкой, на которой написано: «99… сд».
— Спасибо. Но неужели это все?
— Да, все.
Бедная папка! В ней всего пять-шесть страничек, аккуратно подшитых и пронумерованных. Ни статей, которыми когда-то пестрели газеты, ни возвышенных стихов! Какое-то донесение, написанное карандашом на листочке из школьной тетради, рапорт с просьбой о срочном ремонте противотанковой пушки, ведомость с перечислением пропавшего имущества: хомутов столько-то, уздечек столько-то… Разочарованно закрываю папку и вдруг замечаю на обложке сразу два штампа: один — фашистский, с черным орлом и свастикой, с датой «1941», другой — наш. И две одинаковые надписи, только на разных языках: «Взято в качестве трофея».
Да, эта папка действительно бедная. Я мысленно представляю себе ее путь. Когда-то, в начале войны, она вместе с бойцами попала в окружение. Ее пытались сжечь, но не смогли, остался лишь след огня — потемневший, зазубренный край. Затем она побывала в лапах у немецких штабистов, и те корпели над ней, пытаясь выудить какие-нибудь важные сведения. Но ничего интересного не нашли и швырнули в сейф, где она провалялась в темноте всю войну, пока до нее снова не добрались наши. И вот она пылится на полках, никому не нужная и забытая… Даже я готов был ругать ее! Мир праху твоему, папка, за твои невольные заслуги!
Распрощавшись с архивом и приехав в Москву, я решил обратиться в Комитет ветеранов войны. Может быть, там есть какая-нибудь картотека? Или информационный бюллетень, где можно поместить объявление о поисках?..
…Подхожу к уютному красивому особняку пушкинских времен. Мне знаком этот дом, я несколько раз бывал в нем на различных собраниях и заседаниях.
Захожу в здание и спрашиваю у пожилого мужчины с темными кругами у глаз и резкими, суровыми складками на чисто выбритых щеках. Это боевой, заслуженный человек, бывший узник Бухенвальда.
— Вряд ли мы вам чем-то поможем, — прямо говорит он. — Своей газеты у нас пока нет, информационного бюллетеня тоже. Повесьте ваше объявление здесь, — он кивает на висящую в вестибюле доску. — Вдруг кто-то прочтет, отзовется. А еще лучше пройдите в наш филиал, на улицу Кирова. Там как раз сейчас собрание бывших партизан. Они люди бывалые, возможно, что-то подскажут. И вообще обращайтесь к живым участникам войны, это самый верный путь.
И вот я на улице Кирова, в филиале комитета. Бывшие партизаны толпятся в накуренном зале, в коридорах, шумят. Один детина ростом под потолок громко возмущается, что до сих пор не принесли обещанных билетов на торжественное заседание в Колонный зал Дома союзов, Другой подшучивает: «Не попадем — не беда, начальство опять культпоход в кино устроит». — «Я что — пионер? — взрывается детина. — За тыщу верст ехал фильм смотреть!» Все смеются.
