И Маслюк рассказывает о том самом контрударе, который когда-то казался мне легендой, о подвигах, которые мы — и, вероятно, не только мы — клялись повторить тогда, в те трудные первые дни войны.
Поздно вечером, говорит он, ими был получен, наконец, боевой приказ. Генерал Снегов собрал оперативное совещание — в нем участвовали командир 99-й стрелковой дивизии, старый товарищ и сослуживец Маслюка, полковник Дементьев, начальник пограничного отряда (его фамилию Дмитрий Матвеевич не помнит), и другие командиры частей, сосредоточенных под Перемышлем. Несмотря на численное и особенно техническое превосходство противника, все, как один, решили: взять Перемышль обратно и восстановить государственную границу. Дементьев предложил свой план атаки — наступать развернутым фронтом, сразу с трех направлений.
— Не вдаваясь в подробности, скажу, что генерал Снегов этот план принял, хотя кое-где и уточнил. Надо сказать, что только теперь, когда мы получили свободу действий, можно было увидеть, кто на что из нас способен. Ну, Дементьева я знал, когда-то служил у него под началом и не сомневался в его опыте и военной смекалке. А вот Снегов открылся для меня впервые. Этот корректный, выдержанный генерал удивил всех нас своей зоркостью, я бы сказал, особым тактическим чутьем, которое, как показали дальнейшие события, сработало безошибочно…
Мы часто говорим! «волевое решение», «сильная воля», как будто бы в этом залог успеха. А Снегов никому не навязывал своего решения. Он слушал и все учитывал. А потом развивал твою же мысль, но так, что она, оставаясь твоей, становилась единой и понятной для всех. Вот и тогда он учел главное — желание выбить врага. Но к этому надо было приложить умение. И он решил: позиционной тактикой в данном случае успеха не добьешься, нужен стремительный и внезапный удар. Это было понятно. Но кто пойдет впереди? Каждый из командиров говорил: «Я!» По формальной логике предпочтение надо было бы отдать пехоте, она еще не была в бою, силы свежие… Но Снегов решил иначе. Он сказал, что, по его мнению, в авангарде должны пойти пограничники. Почему? Ведь им досталось больше всех, они уже истрепаны, многие едва держатся на ногах… «Зато, — сказал генерал, — они будут драться в пять, в десять раз злее — и за себя, за свои раны, и за своих погибших товарищей». Здесь он был непреклонен. И правильно! Мы это поняли буквально через несколько часов…
Но, перейдя к описанию штурма, Дмитрий Матвеевич предупреждает, что может сказать о нем лишь в общих чертах, с точки зрения человека, находившегося в сравнительной глубине от наиболее захватывающих событий.
Штурм начался на рассвете второго дня войны. А уже к полудню враг был выбит из центра города. Немцы бежали к себе, в Засанье, оставляя на улицах, на берегу, на мосту и в воде убитых и раненых, оружие, машины, повозки… Атака сводного батальона пограничников, поддержанная активными действиями пехоты и огнем наших батарей, остановилась только тогда, когда в советской части Перемышля не осталось ни одного фашиста.
Но и на флангах происходили ожесточенные бои. Маслюк рассказывает, что он попросил командира 197-го стрелкового полка 99-й дивизии майора Хмельницкого, который наступал на город с юго-востока, отогнать новую большую группу немцев, вышедших к его дотам. Хмельницкий поднял один из батальонов и сам повел бойцов в штыковую атаку.
— Штыковая атака в масштабе батальона — такое я видел впервые! — говорит Дмитрий Матвеевич. — Это невозможно забыть. Наши бойцы поднимали фашистов на штыки, откуда сила бралась. Покололи всех гитлеровских «гренадеров». Только человек пятнадцать взяли в плен…
И мой собеседник вспоминает о любопытном разговоре, который произошел тогда между ним и одним из пленных, доставленных на командный пункт. Белокурый красивый парень лет двадцати семи, изрядно помятый в схватке, тем не менее держался самоуверенно, без тени страха. Он сидел на табуретке, закинув ногу на ногу, видимо подражая кому-то из своих начальников, курил предложенную ему папиросу и охотно отвечал на вопросы. Сказал, что он берлинец, до армии работал слесарем, женат, жена прачка и пока живет в подвале.
«Что значит — пока?» — поинтересовался Маслюк. Парень усмехнулся. «Скоро война кончится, и мы переедем в наше русское поместье». Полковник подумал, что это шутка. Но немец не шутил. Оказывается, фюрер заранее обещал каждому из участников похода на Россию по пятьдесят гектаров пахотной земли и крупную сумму денег. «А фюрер всегда исполняет то, что говорит! — добавил пленный. — Например, после победы над Францией мы получили по ящику отличного вина и радиоприемнику».
— Мне было противно слушать разглагольствования этого подонка, — морщась, признается Маслюк. — И все-таки, — замечает он, — здесь есть над чем задуматься…
Я чувствую, что наша беседа достигает критической точки, за которой, как за краем земли, пустота. Мой собеседник утомился. Да и время уже позднее.
— Может быть, мы продолжим завтра? — спрашиваю я — Ведь после штурма началась оборона, а затем был марш…
— Но о марше, — говорит Маслюк, — пусть лучше расскажут другие: это была целая эпопея. Сражались мы вместе, а отступали порознь, каждый своей дорогой. Знаю одно: мне было хуже, чем другим, без дотов я оказался вроде как король Лир… — Дмитрий Матвеевич улыбается. — Хотя на бумаге мое «королевство» продолжало числиться еще долго. Только в декабре сорок первого «верховный» подписал приказ о ликвидации Перемышльского укрепрайона. Я тогда был уже черт знает где от Перемышля.
