Возвращение из рая - [33]

Нет, подумал я, пока есть возможность, нужно хоть немного снять стрессовое состояние... Иначе у меня просто сердце не выдержит!

— А валерьянки у тебя нет, Ларри? — спросил я.

— Может быть, что-то похожее в аптечке и есть, но... Кыся! Побойся Бога!.. Валерьянка — напиток слабонервных дамочек. Ты же — Мужик, больше, чем кто-либо. Пей виски с содовой!

— Черт с тобой, Ларри! — согласился я. — Налей вот сюда в блюдечко и слегка разбавь простой водой. Содовую я не пью...

* * *

Три наших вертолета — один президентский, с гербом США на борту, и два пентагоновских — зависли над комплексом зданий Организации Объединенных Наций, и одно из них, самое высоченное — как объяснил мне Ларри Браун, — торчало совсем рядом с нами!

А все остальные — и Совет Безопасности, и Библиотека ООН, да и Генеральная Ассамблея — лежали где-то далеко-далеко внизу и казались игрушечными.

Сбоку протекала река Ист-Ривер — вроде нашей Невы, а на другой стороне Ист-Ривер уже начинался Квинс. Это мне тоже показал, конечно, Ларри Браун, тыкая носом в иллюминатор и не спуская меня с рук, потому что действие виски «Олд феллоу», наверное, уже прошло и меня снова начал бить нервный колошмат.

И это несмотря на то, что мы с Ларри уже раза три-четыре прикладывались к его бурбону...

Наши летчики немного поговорили с землей, немного с пентагоновцами, и те стали снижаться на специализированные вертолетные площадки внутри самого Комплекса ООН.

Мы же в отличие от них совсем немножко пролетели вперед и стали плавно опускаться на аккуратную зеленую полянку перед самым-самым Дворцом Генеральной Ассамблеи.

Причем нужно отдать должное этой, казалось бы, небольшой полянке — с каждой секундой она становилась все больше и больше и наконец превратилась в огромную зеленую площадь, окаймленную невысоким строгим кустарником, бело-оранжевыми лентами полицейского ограждения и уймой нью-йоркско-туристского народа.

А на самой полянище сбоку стояли невероятно длинные, карикатурные автомобили-лимузины, опять репортеры со всеми видами камер и отдельно ото всех, максимально приближенная к месту посадки нашего вертолета группа Людей, в которой я, как ни всматривался, не мог никого узнать — ни Шуры, ни Рут, ни Тимурчика...

— Моих никого нет! — яростно рявкнул я и тут же понес летчиков по пням и кочкам: — Я так и знал, что эти мудаки что-нибудь напутают и сядут не там, где нужно! Вот пусть теперь летают по всему Нью-Йорку и сами ищут!..

Но наши моторы уже были выключены, над нами еще вхолостую по инерции крутился и посвистывал винт, и...

...и в этот момент в кучке Людей, направляющихся к нашему вертолету, я узнал мэра Нью-Йорка мистера Роберто Джулиани, которого видел всего один раз в жизни, да и то мельком, во время празднования ирландского Дня святого Патрика!..

Он шел к вертолету и вел за руку небольшого Человечка. А потом этот Человечек вырвал свою руку из руки мэра Нью-Йорка и помчался вперед.

Вот тут я сообразил, что это Тим Истлейк!!!

Тим мчался ко мне, раскинув руки в стороны, и что-то кричал на весь Манхэттен, но мы не слышали ЧТО, мы только ВИДЕЛИ его крик!..

Я вырвался из могучих лап Ларри Брауна, на ходу лизнул его в ухо, чтобы он не обиделся, и рванулся к открывшимся дверям вертолета.

Как сказала бы киевско-мюнхенская Кошка Циля: «Об подождать трап — не могло быть и речи!» Я вылетел на поляну навстречу Тимурчику, напрочь забыл о своем весе и прыгнул на этого ставшего мне ужасно близким мальчишку. Естественно, я тут же опрокинул его на землю и, облизывая всю его мордочку, лихорадочно зашептал ему в ухо:

— А Шура?.. Где Шура?! Шура где?! Тимурчик! Где Шура?..

— Ну ты даешь, Кыся! — тиская меня и подозрительно принюхиваясь ко мне, сказал Тимур. — Где это ты так надрался?!

— В вертолете, в вертолете!.. Я стресс снимал! Где Шура, я тебя спрашиваю?!

— Разуй глаза, пьяная морда! — по-русски сказал мне Тимур. — Вон они с мамой идут... Ой, что у нас тут творится!.. Моя мама так запала на твоего Шуру, что...

Дальше я уже ничего не слышал...

И ничего не видел.

Только Шуру.

Он шел рядом с Рут в тех же самых темно-зеленых вельветовых брюках, которые мы еще с ним покупали на нашей районной барахолке у станции метро «Академическая». Он был в той же самой теплой спортивной куртке, подаренной ему его варшавским другом и собутыльником, польским журналистом Сташеком...

На Шуре не было ничего американского. Я увидел его таким, каким я оставил его в своей памяти навсегда.

Он был только чуть бледнее обычного.

Я сполз с Тимура и не поскакал навстречу Шуре, а пошел...

Я шел к нему уже так давно и так долго, что на всякие подскоки и прыжки, а уж тем более на стремительный бег у меня просто не было сил. И торопиться мне было уже некуда.

Шура попытался было рвануться ко мне, но Рут мягко придержала его, и он просто медленно опустился передо мной на корточки.

Я подошел...

Мы посмотрели друг другу в глаза, оба не сказали ни слова, и я тупо и неловко полез на него, цепляясь когтями за ветхую польскую курточку.

Я вскарабкался к нему на грудь, намертво обхватил передними лапами его за шею, а задними вцепился в него так, что оторвать меня от Шуры можно было бы только лишь по частям и с применением серьезных технических средств...