Возвращение Иржи Скалы - [70]

Шрифт
Интервал

Профессор долго сидел, не говоря ни слова, забыв о сигарете, которая обожгла ему пальцы.

— Каков же практический вывод? — тихо спросил он наконец.

Ирма улыбнулась, и ему снова стало грустно при виде тонкой сетки морщинок в углах ее глаз. «Стареем, — подумал он. — И я старею, становлюсь по-стариковски нетерпеливым. А ведь она права, по-видимому права», — поправился он и улыбнулся: как неохотно он признает свою ошибку.

Жена внимательно наблюдала смену выражений на его лице.

— Упрямец ты мой! Нелегко соглашаться, а? — Она встала и положила руки ему на плечи. — Пусть она поживет у нас, Тоник. Поживет до тех пор, пока сама не найдет цель жизни.

Профессор поднялся, притянул жену к себе и, улыбаясь, с шутливым недоверием спросил словами известной сказки:

— А скажи мне, мудрая старушка, как же она ее найдет?

Жена шлепнула по руке, обнимавшей ее за талию.

— Спрашивал ты своих четырех детей, как они найдут цель жизни? А ведь гордишься тем, что они нашли ее сами.

Он рассмеялся, обнял ее и горячо поцеловал. На рассвете, исполненный твердой веры и сам удивляясь этому, он спустился в палату Карлы. Она лежала неподвижно, лишь прозрачные, словно перламутровые пальцы слегка шевелились на одеяле. Спит? Нет, она не спала. Ее мысль делала первые робкие шаги по зыбкому мосту воспоминаний. И эти шаги уже не были так мучительны. Было все еще больно, но уже не так страшно, сердце не сжималось от ужаса.

Карла вспоминала знакомый кружок молодежи: Яромир, Милош, Марианна и много других, кого она тогда только что узнала. Никому из них Роберт не понравился с первого взгляда. Слишком самоуверен. Слишком самонадеян. Сразу заметно, что смотрит на всех сверху вниз и приходит в ярость от малейшего несогласия с ним. Не любит того, чем все они живут, — театра, книг, музыки, искусства…

Иржи, любимый Иржи, знал бы ты, что все, что ты сказал о Роберте, и мне приходило в голову десятки, сотни раз. Чего-то мы недопоняли, Иржи… большинство из нас. Роберт стал для нас олицетворением партии, нас оскорбляло каждое неодобрительное слово, сказанное о нем. Вправе мы винить его за это, говорить, что он так воспитал нас? Может быть. Но главные виновники — мы сами. И ты тоже, Иржи! Знал бы ты, как забилось мое сердце, когда Роберт однажды привез из главного штаба весточку о том, что ты сражался в рядах Советской Армии. Какой гордостью оно наполнилось! Но и тут я была не совсем права. Я не увидела человека, меня увлекла «анкетная» сторона дела: Роберт с юных лет в комсомоле, теперь он секретарь крайкома, мой муж сражался в Советской Армии, получил награды, утвержден в офицерском звании… Я пошла бы за тобою, Иржи, если бы ты вернулся твердым, проникнутым духом той страны, где жил. Я ждала героя, а вернулся нытик и стал обижать меня недоверием, подозрениями. Я осталась в духовном одиночестве. Я отчаянно, изо всех сил боролась с собой, старалась не признаваться себе, что моя работа, энтузиазм, любовь — все это идет впустую.

А ведь любовь была, Иржи! Несколько слов того негодяя убедили меня в этом. В глазах у меня потемнело, я видела только белую стену камеры; казалось, она издевается надо мной, напоминая, что никогда в жизни мне не удавалось прошибить стену. «Верьте партии», — сказал Готвальд, когда роберты полетели с пьедесталов. «Верьте партии», — таковы были его слова, а я, сколько ни старалась, так никогда по-настоящему не поняла, что такое партия. Для меня оставалась только та стена…

Тонкие руки профессора нежно касаются дрожащих рук Карлы, глаза за золотыми очками ласково глядят ей в лицо.

— Плачь, девочка, плачь, — говорит он тихо. — Слезы скорее вернут тебя к жизни.

Профессор прижимает горячий лоб к холодному стеклу окна. Когда он вернулся от Карлы, Ирма уже давно спала, а он еще долго ходил в задумчивости по кабинету. Не любит он отказываться от своих планов, такой уж характер. Убедите меня до последнего пунктика, тогда я соглашусь. Пусть Ирма права, пусть для Карлы сейчас самое лучшее — пожить у них в доме, бок о бок с Ирмой, все же нельзя складывать руки и пассивно ждать, когда время все излечит.

Насчет детей Ирма права: я ни к чему не подталкивал их. Лучшее доказательство: ни один из моих сыновей не стал врачом. Но разве с самых первых их шагов я не следил пристально за интересами детей, не помогал им познать самих себя? Да, так и было. Вот и здесь…

У профессора вдруг мелькает новая мысль. Скала! О господи, Скала! Как это мне не пришло в голову поговорить с ним! Ведь я знал его уже много лет назад! Когда это было? Ага, вскоре после Мюнхена. Меня познакомил с ним тот полковник. Скала взял меня однажды в свой самолет. Красивый молодой человек… Помню, как я с завистью глядел на его четкий профиль, на спокойную осанку.

Красивый молодой человек…

Профессор оборачивается и пристально смотрит на обезображенное лицо гостя. Оно как маска, только в глазах можно прочесть страдание и муку. Иржи сидит неподвижно, если бы не широко раскрытые глаза, можно было бы подумать, что он спит.

«Одной фразой можно успокоить его боль», — подумал профессор во время рассказа Скалы, с трудом удерживаясь, чтобы не выложить эту новость. Речь шла о чужой пижаме, которую Скала обнаружил под подушкой. Конечно, она принадлежала Роберту. В памяти профессора встали страницы крупного машинописного шрифта — показания Роберта Шика. Обвиняемый нагло заявил, что, после того как к нему из Англии приехала жена, он устраивал пьянки и оргии в квартирах своих сотрудников, уезжавших в отпуск. Владельцы хороших квартир чаще других получали отпуска, условием было — ключ оставить секретарю крайкома.


Рекомендуем почитать
Слушается дело о человеке

Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.


Хрупкие плечи

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Ты, я и другие

В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..


Мамино дерево

Из сборника Современная норвежская новелла.


Свет Азии

«Эдвинъ Арнольдъ, въ своей поэме «Светъ Азии», переводъ которой мы предлагаемъ теперь вниманию читателя, даетъ описание жизни и характера основателя буддизма индийскаго царевича Сиддартхи и очеркъ его учения, излагая ихъ отъ имени предполагаемаго поклонника Будды, строго придерживающагося преданий, завещенныхъ предками. Легенды о Будде, въ той традиционной форме, которая сохраняется людьми древняго буддийскаго благочестия, и предания, содержащияся въ книгахъ буддийскага священнаго писания, составляютъ такимъ образомъ ту основу, на которой построена поэма…»Произведение дается в дореформенном алфавите.


Любящая дочь

Томмазо Ландольфи очень талантливый итальянский писатель, но его произведения, как и произведения многих других современных итальянских Авторов, не переводились на русский язык, в связи с отсутствием интереса к Культуре со стороны нынешней нашей Системы.Томмазо Ландольфи известен в Италии также, как переводчик произведений Пушкина.Язык Томмазо Ландольфи — уникален. Его нельзя переводить дословно — получится белиберда. Сюжеты его рассказав практически являются готовыми киносценариями, так как являются остросюжетными и отличаются глубокими философскими мыслями.