Возвращение Иржи Скалы - [70]

Профессор долго сидел, не говоря ни слова, забыв о сигарете, которая обожгла ему пальцы.

— Каков же практический вывод? — тихо спросил он наконец.

Ирма улыбнулась, и ему снова стало грустно при виде тонкой сетки морщинок в углах ее глаз. «Стареем, — подумал он. — И я старею, становлюсь по-стариковски нетерпеливым. А ведь она права, по-видимому права», — поправился он и улыбнулся: как неохотно он признает свою ошибку.

Жена внимательно наблюдала смену выражений на его лице.

— Упрямец ты мой! Нелегко соглашаться, а? — Она встала и положила руки ему на плечи. — Пусть она поживет у нас, Тоник. Поживет до тех пор, пока сама не найдет цель жизни.

Профессор поднялся, притянул жену к себе и, улыбаясь, с шутливым недоверием спросил словами известной сказки:

— А скажи мне, мудрая старушка, как же она ее найдет?

Жена шлепнула по руке, обнимавшей ее за талию.

— Спрашивал ты своих четырех детей, как они найдут цель жизни? А ведь гордишься тем, что они нашли ее сами.

Он рассмеялся, обнял ее и горячо поцеловал. На рассвете, исполненный твердой веры и сам удивляясь этому, он спустился в палату Карлы. Она лежала неподвижно, лишь прозрачные, словно перламутровые пальцы слегка шевелились на одеяле. Спит? Нет, она не спала. Ее мысль делала первые робкие шаги по зыбкому мосту воспоминаний. И эти шаги уже не были так мучительны. Было все еще больно, но уже не так страшно, сердце не сжималось от ужаса.

Карла вспоминала знакомый кружок молодежи: Яромир, Милош, Марианна и много других, кого она тогда только что узнала. Никому из них Роберт не понравился с первого взгляда. Слишком самоуверен. Слишком самонадеян. Сразу заметно, что смотрит на всех сверху вниз и приходит в ярость от малейшего несогласия с ним. Не любит того, чем все они живут, — театра, книг, музыки, искусства…

Иржи, любимый Иржи, знал бы ты, что все, что ты сказал о Роберте, и мне приходило в голову десятки, сотни раз. Чего-то мы недопоняли, Иржи… большинство из нас. Роберт стал для нас олицетворением партии, нас оскорбляло каждое неодобрительное слово, сказанное о нем. Вправе мы винить его за это, говорить, что он так воспитал нас? Может быть. Но главные виновники — мы сами. И ты тоже, Иржи! Знал бы ты, как забилось мое сердце, когда Роберт однажды привез из главного штаба весточку о том, что ты сражался в рядах Советской Армии. Какой гордостью оно наполнилось! Но и тут я была не совсем права. Я не увидела человека, меня увлекла «анкетная» сторона дела: Роберт с юных лет в комсомоле, теперь он секретарь крайкома, мой муж сражался в Советской Армии, получил награды, утвержден в офицерском звании… Я пошла бы за тобою, Иржи, если бы ты вернулся твердым, проникнутым духом той страны, где жил. Я ждала героя, а вернулся нытик и стал обижать меня недоверием, подозрениями. Я осталась в духовном одиночестве. Я отчаянно, изо всех сил боролась с собой, старалась не признаваться себе, что моя работа, энтузиазм, любовь — все это идет впустую.

А ведь любовь была, Иржи! Несколько слов того негодяя убедили меня в этом. В глазах у меня потемнело, я видела только белую стену камеры; казалось, она издевается надо мной, напоминая, что никогда в жизни мне не удавалось прошибить стену. «Верьте партии», — сказал Готвальд, когда роберты полетели с пьедесталов. «Верьте партии», — таковы были его слова, а я, сколько ни старалась, так никогда по-настоящему не поняла, что такое партия. Для меня оставалась только та стена…

Тонкие руки профессора нежно касаются дрожащих рук Карлы, глаза за золотыми очками ласково глядят ей в лицо.

— Плачь, девочка, плачь, — говорит он тихо. — Слезы скорее вернут тебя к жизни.

Профессор прижимает горячий лоб к холодному стеклу окна. Когда он вернулся от Карлы, Ирма уже давно спала, а он еще долго ходил в задумчивости по кабинету. Не любит он отказываться от своих планов, такой уж характер. Убедите меня до последнего пунктика, тогда я соглашусь. Пусть Ирма права, пусть для Карлы сейчас самое лучшее — пожить у них в доме, бок о бок с Ирмой, все же нельзя складывать руки и пассивно ждать, когда время все излечит.

Насчет детей Ирма права: я ни к чему не подталкивал их. Лучшее доказательство: ни один из моих сыновей не стал врачом. Но разве с самых первых их шагов я не следил пристально за интересами детей, не помогал им познать самих себя? Да, так и было. Вот и здесь…

У профессора вдруг мелькает новая мысль. Скала! О господи, Скала! Как это мне не пришло в голову поговорить с ним! Ведь я знал его уже много лет назад! Когда это было? Ага, вскоре после Мюнхена. Меня познакомил с ним тот полковник. Скала взял меня однажды в свой самолет. Красивый молодой человек… Помню, как я с завистью глядел на его четкий профиль, на спокойную осанку.

Красивый молодой человек…

Профессор оборачивается и пристально смотрит на обезображенное лицо гостя. Оно как маска, только в глазах можно прочесть страдание и муку. Иржи сидит неподвижно, если бы не широко раскрытые глаза, можно было бы подумать, что он спит.

«Одной фразой можно успокоить его боль», — подумал профессор во время рассказа Скалы, с трудом удерживаясь, чтобы не выложить эту новость. Речь шла о чужой пижаме, которую Скала обнаружил под подушкой. Конечно, она принадлежала Роберту. В памяти профессора встали страницы крупного машинописного шрифта — показания Роберта Шика. Обвиняемый нагло заявил, что, после того как к нему из Англии приехала жена, он устраивал пьянки и оргии в квартирах своих сотрудников, уезжавших в отпуск. Владельцы хороших квартир чаще других получали отпуска, условием было — ключ оставить секретарю крайкома.