Возвращение Иржи Скалы - [16]

«Погубленная жизнь» — так, кажется, называется французский роман, еще в детстве случайно попавший в руки Иржи. Финансист, потерявший состояние, расстается с жизнью. Он не смог жить без денег, они были для него всем. А что будет с ним, со Скалой, сумеет ли он прозябать где-то на задворках? Добрые люди будут относиться к нему с нескрываемым состраданием, злые — с отвращением, дети будут пугаться его…

Дети… Его Ирка, Иржичек, синеглазый малыш с ямочками на щеках, такими же, как у мамы. Вот он протягивает руки к отцу, как в тот раз, когда они «расходились» с Карлой. Он встает в коляске на еще нетвердые ножки, он не боится отца и тянется к нему.

В широком хромированном щитке детской коляски вновь отражается страшное своей неподвижностью изувеченное лицо.

Но малыш не испуган! Синие глазки сияют, ручки обнимают желтовато-серую шею, а губы, нежные розовые лепестки, касаются лица, которое вызвало ужас в бархатных глазах Карлы. Сын, его сын, не боится его! Бездонная пучина смерти не тревожит больше Иржи Скалу, сейчас он словно поднимается на тихих волнах, они качают и баюкают его; судорожно напряженное тело Иржи уступает им, отдается на волю волн…

— Кризис миновал, — с облегчением говорит Петр Васильевич. — Прошло легче, чем я ожидал. Теперь он спит. — Профессор встает, бросает взгляд на Верочку, его озабоченное лицо смягчается улыбкой. — На полковника я больше не сержусь. Самое страшное для Скалы уже позади. Теперь главное — поскорей втянуться в жизнь, чтобы не было времени на глупые мысли, чтобы он скорее свыкся со своей наружностью.

— Это будет нелегко, Петр Васильевич. Молодой, здоровый человек с таким лицом… — Она вспоминает ту минуту, когда, до боли сжав кулаки, поцеловала Скалу, стараясь, чтобы ни один мускул не дрогнул на ее лице. Каково-то будет его жене в момент первого поцелуя?

— Нескоро, ох, как нескоро привыкнут мужья снимать протезы при женах. Безрукие будут задыхаться от гнева и стыда, принимая пищу из рук близких, слепые будут ревновать жен за воображаемые улыбки другим мужчинам. Одни калеки будут молчать и стоически страдать, другие — тиранить окружающих, третьих поглотит тоска и самоуничижение, но все, все будут цепляться за жизнь, как цепляется за нее всякое живое существо, особенно человек. Война — гнусность, и хуже всего в ней то, что невозможно обречь ее виновников хотя бы на миллионную долю тех страданий, которые она принесла сотням тысяч людей… — Профессор замолк и долго теребил редкую бородку. — Этого чеха мне особенно жалко, Верочка. Лучше б мы не видели его медальона…

— Лучше б не видели, — согласилась Верочка и задумалась: как, собственно, тщеславны люди. Ведь этот Скала остался таким же человеком, как и был, только лицо изменилось. До шеи тело человека скрыто одеждой, значит, до шеи все будет в порядке. Но вот лицо…

— Некоторые африканские племена нарочно обезображивают себе лица, считая это красивым, — продолжает она размышлять вслух.

— В годы моей молодости так поступали прусские бурши. Они уродовали свои лица, как заправские дикари, чтобы считалось, что шрамы они получили на дуэлях. Немок эти изуродованные лица приводили в экстаз.

— Странное существо — человек, — покачав головой, заключает Вера.

— Был странным существом, — задумчиво поправляет Петр Васильевич. — Надо надеяться, что будет еще недолго.

Глава третья

Говорят, что день войны стоит месяца мирной жизни. Иржи Скале кажется, что со времени того страшного ночного полета над Германией прошли годы. В больнице время тянулось, как замедленный фильм, с мучительными кадрами, внушавшими страх перед будущим. А сейчас дни летят, прошлое уже не вспоминается. Первые нетвердые шаги после выхода из больницы постепенно тонут в тумане забвения.

С какими опасениями отправлялся капитан Скала в санаторий для выздоравливающих летчиков, куда его устроил профессор Петр Васильевич с помощью полковника Суходольского. Иржи Скала улыбается — улыбается уже без горечи! — и, глядя в зеркальце, взбивает мыльную пену на своем лице, составленном из лоскутков пересаженной кожи, напоминающем шахматную доску… На одном лоскутке прорастает борода, рядом совсем гладкое место, кожа лоснится, как старый солдатский ремень.

Зеркальце и бритвенный прибор подарила Скале медсестра Верочка. Во время войны не так-то просто купить такой прибор, и потому Иржи чуть не заплакал с досады, когда однажды, в санатории, зеркальце выскользнуло из его неловких пальцев и разлетелось на куски. Зиночка, смешливая, веснушчатая медсестра санатория, увидев его расстроенное лицо, тотчас «починила» зеркальце с помощью пластыря.

Веселая и сообразительная девушка эта Зинаида Николаевна! Конечно, Скала, случалось, «скулил» и при ней. Как сейчас видит Иржи ямочки на ее щеках, когда Зина, лукаво улыбнувшись, смерила его насмешливым взглядом серых глаз.

— А сколько я наплакалась из-за своих веснушек, Георгий Иосифович. Факт! Однажды на даче мне одна бабка сварила зелье: мол, поможет наверняка! Лицо у меня от этого зелья две недели горело, как огонь, кожа потрескалась, как шелуха на переваренной картошке, а когда наконец «курс» был закончен, что вы думаете — все веснушки оказались на своих местах, как камешки в мозаике. Факт! Ну и что ж! Как видите, вышла замуж, родила дочку, такую же веснушчатую, как я. А муж говорит, что из-за веснушек-то он на мне и женился и очень доволен, что у дочки их не меньше.