Возвращение Ирины Одоевцевой - [2]

- Слово "ладно". Раньше в Петербурге этого слова не было. Только в Москве.

- А все остальное?

- Знаете, я всегда мгновенно привыкала ко всему новому. У меня нет никакой привязанности к прошлому. Я живу сейчас здесь и воспринимаю все не со стороны, а так же, как вы.

В этом секрет успеха книги "На берегах Невы". Автор смотрит в прошлое из настоящего.

Мемуары - художественный, даже поэтический жанр. Нет и не может быть документальной правды человеческих отношений. Чувства не документы. Они субъективны, изменчивы, подвластны множеству настроений. Да и можно ли "вспомнить" чувство? Его можно лишь воссоздать. Способность воссоздания чувства в воспоминаниях давно получила название "память сердца": "О память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной". У Одоевцевой память сердечная и рассудочная - все вместе.

На исходе "серебряного века" русской поэзии начался новый взлет. К этому времени окончательно сформировалась эстетика акмеизма: верность детали, точность, изящество, близость к поэтике XIX столетия - все то, что сегодня получило название Петербургской школы.

Ирина Одоевцева - живой свидетель той блестящей эпохи. Она участница совместного рукописного альманаха Гумилева, Георгия Иванова, Мандельштама. Ей посчастливилось взглянуть на свою молодость из дали времен, вернуть второе дыхание голосам, давно умолкшим, оживить прошлое.

Книга "На берегах Невы" - писательский долг, отданный неумирающей юности. Чтобы видеть прошлое так ясно, надо обладать юным зрением. Когда-то Гоголь призывал читателя почаще вспоминать свою молодость, не расставаться с ней никогда. Ирина Одоевцева обладает этим удивительным даром.

Поэтам революционного Петрограда жилось, конечно же, трудно, но чувство счастья, даже неслыханного счастья, было, по свидетельству Одоевцевой, разлито в воздухе. Достаточно открыть любой поэтический сборник тех лет, и мы ощутим высокую радость жизни. Приоритет духовного над житейским был столь велик, что голод, разруха, аресты, потрясение самых основ культуры не могли поколебать внутреннюю твердыню русской поэзии.

Возможно, здесь сказалась наиважнейшая из традиций русской литературы готовность к испытаниям и жажда подвига. У Одоевцевой это совпало с молодостью. Тайна заключается в том, что и сейчас, более 60 лет спустя, это чувство не претерпело никаких изменений и даже усилилось, пройдя сквозь множество испытаний.

"Все свое ношу с собой",- говорили древние философы, утверждая независимость человека от внешних сил. Русская интеллигенция начала века обладала этим свойством во всей его полноте. Свою внутреннюю "тайную свободу" нужно защищать постоянно. Каждый интеллигентный человек - это еще и воин духовной битвы. В Гумилеве, учителе Одоевцевой в поэзии, это свойство приобрело особый характер. Он постоянно закалял себя, готовился к подвигу.

Порой нам бывает трудно понять, для чего это надо. Зачем Льву Толстому строить школы и заниматься сельским трудом? Почему тяжело больной Чехов едет на Сахалин, составляя перепись населения? Путешествия Гумилева в Африку, его военные подвиги, увенчанные Георгиевскими крестами, постоянная самодисциплина во всем - явления того же высокого порядка. Читателям это вроде бы не так важно. Но это было нужно им самим. Для русского писателя путь к письменному столу никогда не был ковровой дорожкой. Право на творчество нужно заслужить жизнью. Спартанская суровость гумилевской поэтической школы, по замыслу поэта, должна была закалить душу, очистить ее от суеты, приготовить к подвигу, потому что творчество - это подвиг. Так, кстати, и назывался в древности писательский труд. Летописец или автор сказаний брал на себя суровый подвиг написать о чем-то значительном. Духовная деятельность так и называлась - подвижничество.

Одоевцева скептически относится к термину "акмеизм". Кроме требования точно обозначать время и место действия, от этой школы ничего не осталось. Нельзя было говорить: "когда-то", "где-то",- надо было обозначить все точно: "на закате такого-то дня".

Согласиться полностью с этим суждением трудно. Литературная школа акмеизма ощутима у Ирины Владимировны и в стихах, и в мемуарах, и даже в отношении к жизни: все ясно, чисто, классически просто и достоверно.

Ее отчетливая неприязнь к экзальтации и высоким словесам отражена в лаконичном и сдержанном тоне воспоминаний. Никаких всхлипов и вздохов. Сдержанность и даже некоторая суровость в самые трагические моменты. Ирония лучшее противоядие от любой фальши.

Акмеисты унаследовали еще от античности идущее понимание поэзии как божественного восторга. "Акме" - высшая степень этого пламени. Поэзия вершина бытия, самый высокий взлет жизни.

Вьется вихрем вдохновенье

По груди моей и по рукам,

По лицу, по волосам,

По цветущим рифмами словам

Я исчезла. Я - стихотворенье*.

* Издательство не уточняет поэтические тексты, цитируемые Ириной Одоевцевой, сохраняя стиль и своеобразие авторского восприятия и дух того времени.

Эти строки Одоевцевой нисколько не потускнели от времени. Состояние молодости и радости здесь запечатлено навсегда: акмеисты дорожили "чудным мгновением" жизни. Их поэтика вся вмещается в финальные строки Фауста: "Остановись, мгновенье, ты - прекрасно". Жизнь во всех ее тончайших проявлениях запечатлена навсегда в магниевой вспышке вдохновения.