Возвращение - [153]

– Спасибо, папа. Все чудесно. Надеюсь, ты не против, что я заглянула среди недели.

– С чего это мне быть против? Для меня, знаешь ли, все дни на неделе одинаковы.

Он пошел заварить чай, а когда вернулся, сэндвич так и лежал нетронутым. Соня не могла проглотить ни кусочка.

– Ну же, Соня! Чего ждешь? Поди, весь день ничего не ела. Может, тебе хочется чего-то другого?

– Нет, пап, мне все-все нравится. Сейчас поем.

– Родная, ты хорошо себя чувствуешь?

Соня улыбнулась отцу. Казалось, за тридцать пять лет ничего не изменилось. Он всегда переживал о том, чем дочь питается, беспокоился, если она выглядела осунувшейся.

– У меня все хорошо, папа, – мягко сказала Соня.

Она так разнервничалась, что начали трястись руки, но целью ее поездки был разговор с отцом, и нельзя было уйти, не сообщив ему новости.

– Я снова была в Гранаде, – тихо сказала она. – Встретила старого знакомого мамы. Я никогда и не знала, что на самом деле ее звали Мерседес.

– Я всегда звал ее Мэри. Здесь никто не мог выговорить ее испанское имя.

Джек осторожно выдвинул стул и сел напротив Сони.

– Как чудесно, что ты встретила кого-то из ее прошлого! Надо же, как тебе повезло! Он хорошо ее помнит?

Отец улыбался, он явно сгорал от любопытства; ему не терпелось услышать все, что узнала Соня.

Дочь изложила ему тщательно отредактированную версию истории матери. Хавьера упомянула всего один раз, вскользь, решив, что ни к чему заставлять отца чувствовать себя на вторых ролях. Он подарил Мерседес Рамирес самые счастливые годы ее жизни, они дорогого стоили, и нельзя было бросить на них тень. В свое время ей придется подумать над тем, как лучше представить ему Мигеля.

Джек Хейнс ничего из этого не знал. Он уважал желание своей жены не ворошить прошлое.

– Она всегда говорила мне, что может развеять танцем и грусть, и дурные воспоминания, – задумчиво сказал он. – А я верил, что ей и вправду было это по силам. Когда мы кружились по танцполу, она становилась легкой как перышко. Она бы не смогла танцевать так с непомерным грузом на своих плечах!

– Надо думать, танцы ее здорово выручали, – сказала Соня. – Может, именно они, эта радость движения и помогли ей выжить. Я точно знаю, что она имела в виду, когда говорила, что может развеять танцем грусть.

Они еще немного посидели. Джек посмотрел на часы. Ему давным-давно пора было ложиться спать.

Соня маленькими глотками отпивала из стакана воду.

– И тот человек, который держит теперь «Эль Баррил», предложил вернуть мне кафе.

– Что? Он отдает тебе кафе?

– Не совсем так: формально оно до сих пор находится во владении семьи Рамирес, а я – ее единственная живая наследница.

Это известие поразило Джека даже больше всех других.

– Что скажешь, если я перееду жить в Испанию? Будешь приезжать в гости? – спросила Соня, не скрывая радостного возбуждения в голосе. – Скажешь «нет», и я никуда не поеду.

– А что Джеймс? Он хочет поехать?

– Джеймс со мной не едет.

Никаких дальнейших разъяснений не требовалось. Отцу бы и в голову не пришло совать нос в ее отношения с Джеймсом.

– Понятно.

Больше он ничего не сказал.

Джеку такие перемены показались слишком уж внезапными. Его жизнь от десятилетия к десятилетию менялась мало-помалу, но это молодое поколение на все смотрело иначе.

– Ну конечно же, я приеду к тебе в гости. Если будешь кормить меня чем-нибудь простым и вкусным! А ты ведь все равно будешь меня навещать?

– Да, папа, разумеется, буду, – пообещала она, касаясь отцовской руки. – Может, мы даже будем видеться чаще, чем раньше. Кстати, билеты на самолет стоят всего ничего. Да, я хотела тебя кое о чем попросить. Ты не будешь против, если я оставлю у тебя несколько своих коробок? Ненадолго?

– Конечно нет – их можно убрать под кровать. Там довольно просторно.

– Я завезу их завтра, хорошо?

– Будет чудесно увидеть тебя дважды за одну неделю! Просто позвони и скажи, когда тебя ждать.

Джек Хейнс много лет не видел свою дочь такой счастливой. Они долго стояли, обнявшись.

– Ты же понимаешь, почему я уезжаю, правда? – спросила его Соня.

– Да, – ответил он. – Думаю, понимаю.

Глотнув виски, Джек Хейнс крепко заснул и видел дивные сны, в которых танцевал пасодобль с юной темноглазой испанкой.

Обратная поездка в Уондсворт в столь поздний час заняла меньше двадцати минут. Войдя в дом, Соня сразу же рухнула на кровать. Проснулась в семь утра как была, полностью одетая. Впереди ее ждал напряженный день, нечего было рассусоливать.

Начала она с одежды. Большая часть ее гардероба ну никак не впишется в новую жизнь. Костюмы и длинные платья Соня упаковала в большие пакеты с ручками вместе с зимними пальто, скопившимися у нее за последние десять лет, и изрядным количеством обуви на высоком каблуке, которую в Гранаде с ее мощеными улочками она точно носить не будет. Были там и шляпки, которые Соня надевала на свадьбы, и сумочки практически всех цветов и оттенков. Обнаружились и десятки шарфиков, большинство из которых Соня видела как будто в первый раз. Закончив, Соня насчитала двадцать три пакета, едва не лопающихся от содержимого. Она немедленно отвезла их в благотворительное общество, чтобы точно уже не передумать. Был, правда, один наряд, с которым Соня все никак не могла определиться, – платье, в котором она была на вечеринке в честь своей помолвки, проходившей в баре шампанских вин в Мэйфер. Эту тонкую вещицу из сиреневого шифона купил Джеймс, и она вынуждена была ее надеть. Так что это платье принадлежало не только ей, но оно же и связывало ее с тем временем, когда она была счастлива.