Возвращение - [40]

В тот же самый миг сразу три десятка стрел, (а за ними ещё три десятка), слетев с горы, проредили вражеское войско, заставив его дрогнуть. Двенадцать ратников во главе с сотником Любомиром Прохоровичем спустились вниз и, построившись в две шеренги, оттеснили за свои спины обессиленных бесконечной рубкой ратников десятка Родовича. Кроме него самого к приходу помощи из всего десятка уцелели лишь Семён Дёгтев да Андрей Дубов.

— Везёт тебе, парень! — сказал десятник, обессилено опускаясь на холодные камни. — А я, грешным делом, подумал: всё, не поспеют. Видать, долго жить будем. Ничё, ничё, скоро и остальное войско подоспеет, нам только ещё малость продержаться осталось…

А тем временем остальное войско стояло на месте. Оно уже начало вытягиваться за город, когда прибывший в лагерь Изенкранц, окружённый блестящей свитой и прикрываясь королевским велением, приказал выступление отложить. "Дабы, — как было написано в тут же состряпанном приказе, — дать войску после сражения кровопролитного в себя придти да от пота умыться".

— Как ты смеешь мне приказывать? — бушевал генерал, гневно вперив очи в криво усмехавшегося Изенкранца. — Ты, ничего ни в тактике, ни в стратегии не смыслящий? Врага надо добивать, когда силы его подорваны, когда дух его унижен, когда он и сам не верит в спасение! А тут мне писульку представили, пот смыть предписывают! А после кровью умываться будем?

— Не кипятись, воевода, я не меняю королевские указы, даже если они мной и писаны, — при последних словах улыбка ВРИО стала ещё более заметной.

— Ах, ты, сволочь! — воевода схватил тяжёлую столешницу, но был остановлен нацеленными на него мечами министерской свиты. — Я арестован? — уточнил он, опуская столешницу на место.

— Нет, отчего же, но советую вести себя осмотрительнее. Знаете ли, некоторые мечи бывают очень острыми и могут довольно больно порезать! — Изенкранц улыбался ещё нахальнее.

— Сволочь! — только и выдохнул Всеволод. — Покуда мы тут прохлаждаемся, у меня лучшая сотня гибнет! — он в бессилии сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

— Что значит какая-то сотня воинов, когда решаются судьбы народов?! — советник явно издевался над застывшим в неподвижности Кожемякой.

— Так я свободен? — не желая замечать издёвки, уточнил и без того багровый от гнева Всеволод и сделал шаг вперёд.

— Да, — с лёгкостью согласился Изенкранц, правда, не спеша уступать дорогу вознамерившемуся выйти генералу. — Но помните: Вы, конечно, вольны делать всё, что вздумается, даже лететь сломя голову на выручку своей гибнущей сотенке, но знайте, сегодня здесь командую я. Приказ об отдыхе оглашён, и не многие из полковников осмелятся его нарушить, ибо тогда понесут самое тяжкое наказание. Вас я снимать с должности не стану, да и Вы сами в отставку не подадите, потому что знаете — армия в Вас нуждается. Хотя, конечно, если сильно попросите, то, пожалуй, я и приму Ваше прошение. Но кого же тогда мне воеводою-то назначить? — Изенкранц сделал вид, что задумался. — Может, Ишкантия Сингапурского? — ВРИО нарочно назвал фамилию самого никчёмного генерала из всего генеральского корпуса. Возможно, Изенкранц рассчитывал, что Кожемяка вспылит, и его вновь можно будет унизить, но Всеволод сдержался, сделал ещё шаг вперёд и тихо потребовал:

— Отойдите! — и вновь шагнул прямо на наставленные в его сторону острия мечей.

— Пропустите! — приказал Изенкранц, и его телохранители поспешно отскочили в стороны, пропуская ринувшегося к выходу генерала.

— Кто со мной братьям на выручку пойдёт? — разнёсся его окрик над приунывшим станом россов. Тут же засуетились, поднимаясь на ноги и примеривая амуницию, ратники. Войско росское хоть и впрямь было измотано ночным сражением, зная о заботе воеводиной, стало быстро готовиться к выходу. Но Всеволод понимал, что время безнадёжно упущено.

"Эх, если бы здесь была столь бездарно брошенная на погибель конница!" — подумал генерал-воевода, в бессилии хватаясь за голову руками. Нет, не успеть уже на помощь сотне особой, никак не успеть, разве что…

— Лёнька! Выводи коней, всех выводи! Феоктист Степанович! — крикнул воевода показавшемуся на виду тысячнику. — Бойцов мне два десятка выдели! Вы сами и остальные тысячники здесь оставайтесь, дабы указам не противоречить, а войска, добровольно вызвавшиеся, вслед за мной пусть идут!

Седой полковник согласно кивнул и едва ли не бегом бросился выполнять приказанное.

— Только я теперь с вами пойду, и не спорьте, всё одно не отступлюсь! — приведя требуемое количество дюжих добровольцев, Феоктист Степанович, что называется, упёрся рогом. Воевода устало махнул рукой. Спорить не было ни сил, ни желания. Собирались споро, и вскоре чуть больше двух десятков воинов, оседлав всех имеющихся в наличии коней, припустили по горной дороге вслед за скрывшимся противником.

Поначалу всё шло, как и было рассчитано. Но по мере того, как убегало время, как росли перед ущельем кучи вражеских тел, как сковывало мышцы от наваливающейся усталости, ряды защитников начали таять, стрелы у обороняющихся кончились, клинки иступились. Уже и от бессмертной тысячи вражеской лишь малая горстка осталась, а помощи всё не было. Вот упал сраженный стрелой мужественно сражавшийся сотник, вслед за ним рухнули два десятника. Уже и зарницы на небе играться стали, а помощь всё не шла. Или то не зарницы были, а лишь пожаров да молний далёких всполохи? А может, темнело, и сверкали звёзды в глазах ратников от неимоверной усталости? Андрей Дубов, стоя плечом к плечу со своим десятником, отбивал, колол, рубил, не чуя рук и видя только бесконечное мелькание стали. Кровь, разбрызганная по лицу, перемешанная с потом и каменной крошкой, покрывала его чёрной маской, под которой блестящими остались только глаза и зубы. В какой-то момент Андрей почувствовал, что росских воинов из всей сотни осталось лишь их двое.