Возвращенцы. Где хорошо, там и родина - [78]

Боже мой, сейчас сам себе поверить не могу, как у меня на все хватало сил: писать, пробивать в издательствах книги, печатать, выдерживать яростную хулу со страниц «Огонька», «Литературки», «Московских новостей», «Знамени»… В 1990 году уже невозможно было все эти огнедышащие публикации издать под одной обложкой в Москве. Родные мне издательства были разорены и обнищали, в «демократические», неизвестно откуда получавшие средства, соваться было бесполезно, и я отослал рукопись в далекий Саратов, моему хорошему знакомому из саратовского издательства – Геннадию Сидоровнину. Она и вышла в 1990-м году книгой под названием «Не сотвори себе кумира».

А время катилось все быстрее, письма становились все отчаяннее, люди все растеряннее и беспомощнее, судьбы разламывались на глазах, а вместе с ними хрустели в жерновах эпохи надежды и читателей и поэтов, шторм времени разносил нас в разные стороны, и мы с отчаяньем глядели вслед друг другу, понимая, что расстаемся навсегда.

И тут я бы хотел вспомнить еще один «эпистолярный роман», выпавший на мою долю. В 1981 году я получил письмо из далекого Владивостока от поэта Яна Вассермана. Несмотря на громадные просторы страны, наша жизнь в советские времена была такова, что все мы, писатели, плохо или хорошо, но знали друг друга лично или понаслышке. Где-то встречались, либо читали стихи друг друга в наших тогда общих журналах, либо имели общих друзей-товарищей, либо знакомились на обычных для тех времен совещаниях молодых, па всяческих семинарах и юбилеях. Да я сам, как помнится, раза два или три всю страну проехал с литературными выступлениями, организованными Всесоюзным бюро пропаганды художественной литературы и за его счет, и деньги кое-какие на семенную жизнь заработал.

Поэтому все мы знали, где кто живет, кто как пишет, а также и го, кто из нас русский, кто бурят, а кто еврей. Поэтому, получив письмо от Вассермана, я, ни разу не встречавшимся с ним, вспомнил, что где-то на восточной окраине государства живет такой еврей сибирской породы, лихой парень, человек такого склада, которых Борис Слуцкий с уважительной иронией называл «иерусалимскими казаками». Я также знал, что в Иркутске всегда найду приют и понимание не только у Шугаева и Распутина, но и у Марка Сергеева или Сергея Иоффе, а в Красноярске у Зория Яхнина, бесталанного, но отчаянного любителя выпить и поговорить о поэзии, во Львове у Гриши Глазова, в Сталинграде у Изи Окунева. Да практически в каждом городе России, и не только России, я знал хоть одного веселого и общительного писателя-еврея. И вдруг вот такое письмо…

Впрочем, не вдруг… А после того, как я опубликовал в 1980 году стихотворение «Родная земля» – мои размышления о еврейской эмиграции.

Но ложимся в нее и становимся ею,

Оттого и зовем так свободно – своею.

Когда-то племя бросило отчизну,

ее пустыни, реки и холмы,

чтобы о ней веками править тризну,

о ней глядеть несбыточные сны.

Но что же делать, если не хватило у предков силы родину спасти иль мужества со славой лечь в могилы, иную жизнь в легендах обрести?

Кто виноват, что не ушли в подполье в печальном приснопамятном году, что, зубы стиснув, не перемололи, как наша Русь, железную орду?

Кто виноват, что в грустных униженьях как тяжкий сон тянулись времена, что на изобретеньях и прозреньях тень первородной слабости видна?

И нас без вас, и вас без нас убудет, но, отвергая всех сомнений рать, я так скажу: что быть должно – да будет, вам есть где жить, а нам – где умирать…

Оно было написано в начале 70-х годов в поезде «Иркутск – Москва», когда я возвращался с охоты из иркутских северов, из милого Ербогачена, но впервые напечатано в книге «Солнечные ночи» в 1980 году.

…По возвращении из Сибири я вскоре попал на день рождения поэта Вадима Кузнецова, где познакомился с тогдашним редактором «Комсомольской правды» Валерием Ганичевым. Под ним тогда земля горела, его убирали из «Комсомолки», по слухам, якобы за то, что где-то в бане во время застолья друзья подняли за него тост как за будущего генсека, а он благосклонно выслушал эти пожелания. Услышав во время нашей встречи несколько моих стихотворений, Ганичев срочно предложил мне напечатать их в «Комсомолке», что я и сделал. Подборка, что и говорить, по тем временам получилась оглушительная, тем более что в ней тоже было стихотворение, нарушающее табу на русско-еврейский вопрос.

Для тебя территория, а для меня

это родина, сукин ты сын,

да исторгнет тебя, как с похмелья,

земля с тяжким стоном берез и осин…

Я с тобою делил и надежду, и хлеб,

и плохую и добрую весть,

но последние главы из Книги Судеб

ты не дал мне до срока прочесть.

Что ж, я сам прозреваю, не требуя долг,

оставайся с отравой в крови.

В языке и в народе известно, что волк

смотрит в лес, как его ни корми.

Впрочем, волк – это серый и сказочный зверь,

защищающий волю свою.

Все давно мне понятно, но даже теперь

много чести тебе воздаю.

Гнев за гнев, коль не можешь любовь за любовь,

Так скитайся, как вечная тень,

ненадолго насытивший ветхую кровь

исчезающий оборотень.

Стихотворение «Разговор с покинувшим Родину» вызвало обильную почту, среди которой попадались весьма интересные письма от весьма проницательных читателей, умевших разглядывать и читать сквозь лупу не то что каждую строчку, но каждое слово, выходившее из-под моего пера.