Возвращаясь к себе - [49]

— Не совсем пирог, — подумав, не согласился с ней Стив. — Ваш пирог много… как это… Тяжелее. Так можно сказать, если о пироге?

— Можно. Ты хорошо говоришь по-русски.

— Правда? — обрадовался Стив.

Он и в самом деле говорил хорошо — когда не волновался, — говорил, можно сказать, безупречно, но именно эта грамматическая, да и лексическая безупречность выдавали в нем иностранца, нивелировала необъяснимую прелесть родного языка Лены. Казалось, Стив сначала составляет английскую фразу, а уж потом переводит ее на русский. Впрочем, это естественно, разве нет? «Да, да, конечно, естественно, но как разговаривать с роботом?»

— Хорошо поела? Сыта?

— Да, спасибо.

— Теперь поедем, я покажу тебе настоящий Лондон, не для туристов, о’кей?

— О’кей.

— Я составил маршрут, darling. Мы будем ехать, останавливаться, осматривать город, и будем все ближе к месту, где живет моя мама. Она нас ждет в семь часов.

Отяжелевшая от итальянской кухни Лена сонно кивнула.

— Пошли. Машина за углом.

Кобальтовый симпатичный «ниссан», уткнувшись тупым носом в бордюр, терпеливо ждал своего хозяина.

— Желаешь музыку?

Стив протянул руку к приемнику.

— Нет, спасибо.

— Правильно. Нам о многом нужно поговорить.

«О чем?» — чуть не крикнула Лена. О чем говорить с этим взрослым, серьезным, чужим мужчиной с густой проседью в коротко стриженных волосах? Вот как-то видно было, что он — подтянутый, моложавый — уже очень немолодой, что ему за сорок. Лена чувствовала себя рядом с ним нерадивой, легкомысленной первокурсницей, которая дура дурой пришла на экзамен, ничего не зная, не удосужившись пролистать учебник и даже не заготовив шпаргалок.

— Завтра поедем в Виндзор, — продолжал разворачивать перед ней программу ее пребывания в Лондоне Стив. — А вечером покажу тебе мои апартаменты. Увидишь, какой я хозяин! Нажарю рыбы, достану из бара лучшие вина, выберешь по душе. Ты любишь рыбу?

— Да, — деревянно кивнула Лена. — Люблю.

Вот посмеялся бы Димка! «Что ты задумала, Ленча? — сказал бы он. — Неужели ты во всем разуверилась? Неужели ты совсем не веришь в любовь? Это же и вправду не для тебя…»

8

Посадка в самолет — процедура нудная, утомительная, гораздо более длинная, чем в эпоху до терроризма. И аэропорт Хитроу в этом плане, разумеется, не исключение. Всё досматривается, все проверяются — нет ли террористов среди пассажиров.

— Не нужно меня провожать, — сказала накануне Лена. — Поеду на автобусе, с группой.

Стив хмуро молчал. Смотрел в сторону и молчал.

— Маме — привет, — торопилась сказать хоть что-то приятное Лена. — Она мне очень понравилась. Совершенно не похожа на наших старушек. Ее и старушкой-то не назовешь. Леди в возрасте… Скажи, что пай был очень-преочень вкусным.

Стив продолжал молчать.

— Может быть, прилетишь на Рождество в Москву? — пришла Лене в голову, как ей казалось, счастливая мысль. — Она так изменилась! Настоящая европейская столица. Очень красивая. Как Лондон.

Молчание становилось невыносимым. Лена встала, отошла к окну. Там, за окном, расстилался великолепный, но чужой город. За спиной упорно молчал хороший, умный, образованный, симпатичный, но тоже чужой человек.

— Мне хочется, чтобы все было ясным, — заговорил наконец Стив, и Лена благодарно к нему повернулась. — Ты мне очень нравишься, Helen, и я хотел бы видеть тебя женой. Но ты мне все объяснила, а у нас уважают чужую волю. Наверное, я просто тебе не нравлюсь, только я не пойму зачем?

— Почему, — машинально поправила его русский Лена.

— Почему, — покорно согласился с ней Стив. — Ведь все было у нас хорошо. Зачем ты краснеешь?

Лена села на подоконник, провела ладонью по внезапно вспотевшему лбу. Стив коснулся самого больного — близости, на которую Лена пошла, ломая себя, потому что знала: ужин в апартаментах Стива — только прелюдия.

Господи, что делает с нами природа, а может быть, Бог? Зачем все придумано так на диво неэстетично? Почему, если любишь, то же самое вызывает взрыв страсти, а когда не любишь, — невыносимую неловкость и стыд?

— Вот увидишь, мы хорошо будем жить, — откинувшись на продолговатую, твердую, как камень, подушку, в уверенности, что все о’кей, сказал Стив. — Ты еще молодая, если желаешь, сможешь иметь ребенка. Только если желаешь. У меня уже есть двое, живут с Ханной, поэтому мне не надо: от детей много хлопот. А потом они вырастают и уходят из дома, навещают родителей только на Рождество. Или когда нет денег. В прошлом году я давал старшему сыну в долг. Ханна звонила, сказала, что я хороший отец: думала, откажу.

Лена лежала, вытянувшись в струну — молча и неподвижно, стараясь не касаться Стива, отгородившись от него простыней. Как сказать, что она ошиблась? Или не говорить? Но это было бы подло.

— Отвернись, я встану.

— Зачем отвернуться? Ты такая красивая. И зачем вставать?

— Пожалуйста!

— Хорошо. Я закрою глаза.

Трех минут хватило Лене, чтобы одеться, и когда Стив открыл глаза, она уже сидела в кресле, совершенно готовая к выходу, только на ногах еще были домашние тапочки, заботливо приготовленные для нее Стивом.

— Зачем ты оделась? — удивился он. — Я полагал, тебе нужно в ванную. Вот халат… Нужно спать: рано утром мы поедем в Кембридж. Я покажу тебе свой кампус, наш клуб, церковь — жаль, что не воскресенье, можно было зайти на службу. Но я хочу поговорить о тебе с деканом, потому выбрал будний день, середину недели. Следует закинуть сеть широко — у нас, и в Кембридже, и в Интернете.