«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы - [3]

И, близко видавшие смерть,

Мы круто свернем на восток от заката,

И будет ничтожна былая утрата

Для вновь обретающих твердь.

Зори

1 «Все тот же Лувр и тот же Тюльери…»

Все тот же Лувр и тот же Тюльери,

Просторные, пустынные аллеи,

В воде бассейна медленные змеи

Весенней, догорающей зари.

И в окнах тот же рыжеватый свет ―

Вечерний слиток золота и меди,

И на закат все так же прямо едет

Со шпагою упрямый Лафайет.

2 «О неземной, невероятной неге…»

О неземной, невероятной неге

Возвышенного бытия

Строфой классических элегий

Звенит фонтанная струя.

И сыпет золотом богато

Заката щедрая рука,

Загнув над крышею сената

Торжественные облака.

3 «Прохожих редких четок шаг…»

Прохожих редких четок шаг.

Длиннее тени на газоне;

Ты ждешь, когда фонарь уронит

В канал серебряный зигзаг.

Как передать в простых речах

И этот вечер вешне-мглистый,

И этот блеск, сухой и чистый,

В твоих восторженных очах.

1925

4 «Весны волнующий намек…»

Весны волнующий намек

Опять уверит и обманет.

В рассветном уличном тумане

Мой путь не нов и не далек.

Давно надежд всех минул срок;

Но нужно ль сердцу биться глуше, ―

Грузя в вагон свиные туши,

Я вижу розовый восток.

Париж

Опять в бистро за чашкой кофе

Услышу я, в который раз,

О добровольческой Голгофе

Твой увлекательный рассказ;

Мой дорогой однополчанин,

Войною нареченный брат,

В снегах корниловской Кубани

Ты, как и все мы, выпил яд

Пленительный и неминучий,

Напиток рухнувших эпох;

И всех земных благополучий

Стал для тебя далек порог.

Все той же бесшабашной воле

Порывы сердца сохраня,

Ты мнишь себя в задонском поле,

Средь пулеметного огня,

И, сквозь седую муть тумана

Увидя людные бугры,

Сталь неразлучного нагана

Рвешь на ходу из кобуры.

Что можем мы и что мы знаем?

В плену обыкновенных дней,

Упрямо грезя грозным раем

Жестокой юности своей,

С настойчивостью очевидца

Своей страны шальной судьбы,

Мы заставляем сердце биться

Биеньем бешеным борьбы.

Что ж, может быть, в твоей отраве,

Париж, смешон теперь наш бред ―

Но затереть никто не вправе

Тех дней неизгладимый след;

Пока нам дорог хмель сражений,

Походов вьюги и дожди,

Еще не знают поражений

Непобедившие вожди.

Как счастлив я, когда приснится

Мне ласка нежного отца,

Моя далекая станица

У быстроводного Донца,

На гумнах новая солома,

В лугах душистые стога,

Знакомый кров родного дома,

Реки родные берега;

И слез невольно сердце просит,

И я рыдать во сне готов,

Когда вновь слышу в спелом просе

Вечерний крик перепелов,

И вижу розовые рощи,

В пожаре дымном облака,

И эти воды, где полощет

Заря веселые шелка.

Мой милый край, в угаре брани

Тебе я вымолвил ― прости;

Но и цветам воспоминаний

Не много лет дано цвести.

Какие пламенные строфы

Напомнят мне мои поля

И эту степь, где бродят дрофы

В сухом разливе ковыля;

Кто дали мглистые раздвинет ―

Унылых лет глухую сень, ―

И снова горечью полыни

Дохнет в лицо горячий день;

Набат станиц, орудий гулы,

Крещенье первого огня,

Когда судьба меня швырнула

От парты прямо на коня.

Нам всем один остался жребий,

Нас озарил один закат,

Не мы ль теперь в насущном хлебе

Вкусили горечь всех утрат?

Неискупимые потери

Укором совести встают,

Когда, стучась в чужие двери,

Мы просим временный приют ―

Своих страданий пилигримы,

Скитальцы не своей вины.

Твои ль, Париж, закроют дымы

Лицо покинутой страны

И беспокойный дух кочевий;

Неповторимые года

Сгорят в твоем железном чреве

И навсегда, и без следа.

Ужели все мы песни спели,

И больше песен нам не петь?

И много лет еще в отеле

Из окон будем мы смотреть,

Как над ребром соседней крыши,

Дыша весной на город зря,

В апреле медленней и выше

Цветет парижская заря;

Но в городском вечернем виде,

С шестиэтажной высоты,

Привыкший взор уже не видит

Необычайной красоты.

И в жидкой мгле весенней ночи,

Из года в год, без перемен,

Нам безысходный труд пророчит

Горячий в небе Ситроен.

Как далека от нас природа,

Как жалок с нею наш союз;

Чугунным факелом свобода

Благословляет наших муз,

И, славя несветящий факел,

Земли не слыша древний зов,

Идем мы ощупью во мраке

На зовы райских голосов,

И жадно ищем вещих знаков

Не совершившихся чудес,

И ждем, когда для нас Иаков

Опустит лестницу с небес.

И мы восторженной толпою,

В горячей солнечной пыли,

Уйдем небесною тропою

От неопознанной земли.

1928

СТИХИ. 1937

I

«Ах, Боже мой, жара какая…»

Ах, Боже мой, жара какая,

Какая знойная сухмень!

Собака, будто неживая,

Лежит в тени ― но что за тень

В степи от маленькой кислицы?

И я, под сенью деревца,

В рубахе выцветшего ситца,

Смотрю на спящего отца.

И жаркий блеск его двустволки,

И желтой кожи патронташ,

И кровь, и перья перепелки,

Небрежно брошенной в ягдташ, ―

Весь этот день, такой горячий,

И солнца нестерпимый свет

Запомню с жадностью ребячьей

Своих восьми неполных лет,

Запомню, сам того не зная,

И буду помнить до конца.

О, степь от зноя голубая,

О, профиль спящего отца!

1930

«Отец свой нож неспешно вынет…»

Отец свой нож неспешно вынет,

Охотничий огромный нож,

И скажет весело: «Ну, что ж,

Теперь попробуем мы дыню».

А дыня будет хороша ―

Что дать отцу, бакшевник знает,

Ее он долго выбирает

Среди других у шалаша.

Течет по пальцам сладкий сок,

Он для меня охот всех слаще;

Но, как охотник настоящий,

Собаке лучший дам кусок.

1929

«Утпола ― по-калмыцки "звезда"…»

Утпола ― по-калмыцки «звезда»,

Утпола ― твое девичье имя.

По толокам