Возрожденный - [46]

Когда моя рука приблизилась ко рту, как будто для того, чтобы скрыть прерывистые вздохи, выходившие из моего горла, я вдохнула и почувствовала аромат моей масляной смеси "Надежда". Я нанесла его на запястья с утра после душа, и запах напомнил мне о нормальной жизни, к которой я отчаянно стремилась.

Он еще напомнил мне о Нике, и о том, что Ник был здесь, и я была в своем доме в безопасности.

Нервный холодок заставил мои плечи задрожат, но мое дыхание замедлилось и сердцебиение возвратилось к нормальному ритму. Еще одна паническая атака отступила. Доктор Седвик был бы доволен.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Ник низким ровным голосом, но в его глазах отражалось беспокойство, выражение, которого я у него еще не видела.

Я кивнула.

— Я в порядке, — я схватила полотенце с серванта и намочила его, в то время как Ник убирал разбитую скорлупу, подбирая столько белков, сколько мог. Я встала на колени рядом с ним.

— Я думала, ты хотел поспать подольше.

— Я хотел.

— Но?

— Но... не мог заснуть.

Я начала спрашивать о том было ли что-то не так,но его челюсть сильно напряглась и он сказал таким охрипшим голосом что я могла поклясться о том что он был простужен.

— Я не хочу говорить об этом.

— Хорошо.

Мы закончили уборку того, что осталось от яиц, в тишине и вдвоем стояли рядом с раковиной, моя руки. Дневной свет, лившийся из окна, подчеркивая голубые глаза Ника и тени, залегшие под ними.

— Я собиралась сделать французские тосты, — сказала я. — Мы можем поесть в доме, вместо флигеля, если хочешь.

Он кивнул.

— Хочешь, я помогу тебе?

Я думала об этом, о том, чтобы готовить бок о бок с ним, наблюдая, как он разбивает яйца и наливает молоко. Видеть, как он делает совершает домашние действия, было бы забавно. Кроме всего прочего, его руки выглядели так, как будто он чаще сжимает кулаки, а не разбивает яйца. Но у меня было ощущение, что он спрашивает только из вежливости.

— Я могу справиться сама. Ты можешь просто сидеть и расслабляться.

Прядь волос упала на его лоб, когда он кивнул и устроился за столом.

Мы ели в тишине. Чем больше я узнавала Ника, чем больше я понимала его настоящего, Ник, который прятался в глубине, был молчаливым. Мне тоже нравилась тишина, и другие люди редко разделяли это. Большинство не могла вынести пауз, как будто они не могли оставаться наедине со своими мыслями.

Я провела шесть месяцев взаперти в единственной комнате, но в действительности, я провела эти месяцы, запершись в своей голове. Тишина была старым знакомцем, почти старым другом.

Когда мы закончили завтрак, я собрала посуду, но решила поставить её в посудомоечную машину, так что я могла пройти за Ником в гостиную. Он неторопливо обошел комнату, исследуя то, что висело на стенах и фотографии на каминной полке.

Он помедлил перед фотографией моей матери, которая висела над одним из буфетов Агги.

— Кто это? — спросил он. Он нахмурился над фотографией, как будто старался уадать, кто эта женщина без моей помощи.

— Это моя мама.

Я гадала, видел ли он сходства между нами. Темные волнистые волосы. Большие зеленые глаза. Нос, которым казался слишком маленьким для моего лица.

Мы были так похожи с виду, но так отличались во всем остальном. Мама была умной, такой ум выигрывал награды и звания и членство в особых клубах. Она была одной из лучших врачей в Медицинском Центре Космелл. Она была целеустремленной и амбициозной.

Больше всего я любила в ней, однако, её спонтанность, то, как она что-то придумывала и через секунду уже это делала, не взирая на последствия. Когда я была маленькой, она все время придумывала для меня новые занятия. Из балета на гимнастику, из школы в кафе-мороженое.

Однажды ночью, когда целых два дня шел дождь, она забралась в мою комнату, разбудила меня, тряся за плечо, и подала мне плащ и резиновые сапоги, разрисованные под божью коровку.

— Пошли, — прошептала она в темноте, прижимая палец к губам. — Это наш маленький секрет.

И это всегда было так, маленькие секреты между нами, приключения, о которых мы не рассказывали папе, человеку, который был противоположностью спонтанности, привязанный к своему расписанию.

Я быстро оделась. Я не могла ничего поделать с тем, что её возбуждение передавалось мне, когда она вела себя так, как будто мы были на большом задании.

Мама взяла меня за руку и поторопила по коридору, через заднюю дверь во двор. Ночь была темной, звезды и луну заволокло дождевыми тучами. Во дворе был один светильник — фонарь на батарейках, который мама подвесила к большому вишневому дереву. Он расплескивал золотистый свет, который поблескивал в лужах, которые тонули в темноте.

Мама сильнее сжала мою руку и повернула меня вокруг себя, как фарфоровую балерину в шкатулке. Дождь был теплым и слабым, как будто он не спешил пропадать в почве под нашими ногами. Он осел на маминых волосах крупными каплями и бежал по ее щекам ручейками, похожими на пот.

Я хихикала в темноте, и мама снова прижала палец к губам и сказала:

— Ш-ш-ш. Мы не хотим разбудить папу! Это только для нас, помнишь?

Я кивнула и улыбнулась и держала рот закрытым.

Только для нас.

В дождь у меня всегда было такое чувство, чувство тайны.