Возрождение - [77]

— Сожалею, что заставила вас ждать, — были ее первые слова.

За обедом мы церемонно разговаривали о приеме герцогини. Когда мы вернулись в гостиную, она направилась прямо к роялю и в течение часа божественно играла.

Музыка успокоила меня, я чувствовал себя уже не так беспокойно и расстроено.

— Не придете ли вы теперь просто поговорить? — окликнул я ее, когда она остановилась, и она подошла и села неподалеку.

— Давайте не будем разговаривать сегодня, — сказала она. — Я стараюсь разобраться в собственных мыслях — и, если вы ничего не будете иметь против, завтра отправлюсь к матери. Она снова нездорова и не смогла уехать. Оттуда я сообщу вам, смогу ли я продолжать это или нет.

— Не понимаю, почему это так трудно. Когда мы заговорили об этом в первый раз, вас не пугала эта идея. Вы добровольно приняли мое предложение, заключили договор и обещали следовать ему, а теперь, через три дня, вы стараетесь нарушить его и стараетесь свалить вину на обстоятельства, которые, по-вашему, слишком ужасны, чтобы вы могли их вынести. Без сомнения, ваш собственный разум и здравый смысл должны были бы подсказывать вам, что ваше поведение нелепо.

Ее снова охватило то же волнение, которое всегда дает себя знать, когда мы разговариваем подобным образом. Она не говорила.

— Я мог бы лучше понять вас, если бы вы были истеричны. Раньше мне казалось, что это не так, — но зато теперь, — ни одна карикатурная барышня из романа «для молодых девиц» не могла бы вести себя хуже вашего. Вы абсолютно уничтожите все оставшееся во мне уважение в вам, если не скажете правду и не объясните, что у вас на уме такого, что заставляет вас вести себя так ребячливо.

Как я и рассчитывал, это задело ее. Она выпрямилась.

— Ну, если так, то хорошо. Мне ненавистно находиться в одном доме с вашей… любовницей.

Она вся дрожала и была бела как мрамор.

Я откинулся назад и тихонько засмеялся. Моя радость была так велика, что я не мог удержаться от этого.

— Начать с того, что у меня нет любовницы, но если бы даже она и существовала, я не вижу, какое значение это могло бы иметь для вас, коль скоро вы ненавидите меня и согласились быть только моей секретаршей.

— У вас нет любовницы?

Я видел, что по ее мнению — я бессовестно лгал.

— Конечно, вы знаете, что она у меня была, но с той минуты, когда я начал думать о вас как о приятной компаньонке, я расстался с нею — в то время, когда вы видели корешки чековой книжки.

— Тогда… — она все еще выглядела недоверчиво.

— Этажом выше живет ее кузина, вышедшая замуж за антиквара. Она приходит к ней в гости. Без сомнения, вы встречались с нею на лестнице. А в день нашей свадьбы — не зная об этом — она пришла, чтобы поблагодарить меня за виллу, которую я подарил ей на прощанье. Тогда я был очень недоволен и принял меры, чтобы больше этого не было.

— Правда ли это?

У нее совершенно захватило дух.

Это обозлило меня.

— Я не имею привычки лгать, — надменно сказал я.

— Мадмуазель ла Блонд, — она передернула губами. — Она приходила сюда, когда вы были в Сан-Мало, но тогда она дала понять, что вы еще не расстались.

— Это произошло потому, что она ревнива и очень темпераментна. Правда, я думал, что это качество встречается только среди лиц ее класса.

Когда я оскорблен, я тоже могу больно ударить.

Алатея сверкнула глазами в мою сторону — она начала соображать, что находится не в выигрышном положении.

— Вы не слишком шокированы тем, что у меня была… подруга?

Ее лицо стало презрительно.

— Нет… у моего отца тоже была… все мужчины скоты.

— Отвлеченно, может быть, и так, но не тогда, когда они могут найти женщину, достойную любви и уважения.

Она пожала плечами.

— Моя мать — ангел.

— Теперь, когда вы успокоились по этому поводу, скажите, есть ли у вас еще причины жаловаться на меня. Хотя, правда, я не вижу, какое это могло иметь значение постольку, поскольку я был вежлив с вами и выполнял свою сторону наших условий. Можно вообразить, что вы ревнуете.

— Ревную? — вспыхнула она. — Я ревную! Как смешно! Нужно любить, чтобы ревновать! — На этом она вылетела из комнаты.

Да, нет ничего более странного, чем женщина, — даже, когда она кажется самой уравновешенной.

XXVI.

Воскресенье.

По какой-то непонятной причине, этой ночью я спал очень крепко и в воскресенье утром проснулся поздно.

Часто, еще не вполне проснувшись, уже чувствуешь подавленность или возбуждение, не имеющие никакого основания. На этот раз, несмотря на то, что я расстался с Алатеей полный презрительного безразличия, на этот раз я проснулся, чувствуя радость и довольство, постепенно исчезавшее по мере того, как я начинал отдавать себе отчет в окружающем.

И, действительно, какие у меня могли быть причины для радости? Никаких, за исключением того, что рассеялся призрак Сюзетты.

Было девять часов, я позвонил Буртону.

— Ее милость уже позавтракала, Буртон?

— Ее милость позавтракала в восемь и в половине девятого вышла из дому, сэр Николай.

Мое сердце упало. Значит я должен буду провести утро в одиночестве — она сказала мне, что хочет пойти к матери, как я теперь вспомнил. Я не торопился вставать. В двенадцать должен был придти доктор с чудесным мастером, который теперь делал мою ногу, и сегодня я должен был в первый раз одеть ее. Это будет сюрпризом для Алатеи, когда она вернется к завтраку. В кровати я перечел свой дневник и задумался над всем нашим знакомством. Да, за последние шесть недель она сильно изменилась. Быть может, я ближе к цели, чем смею рассчитывать.