Возница - [24]
Старуха, должно быть, заметила телегу Смерти, потому что отошла в сторону и встала у обочины дороги, чтобы пропустить ее.
Потом чуть прибавила шагу, чтобы поравняться с телегой, и шла рядом, разглядывая эту странную повозку.
При ясном свете луны ей не трудно разглядеть, что лошадь эта — жалкая одноглазая кляча, что упряжь на ней связана из обрывков кожи и ивовых прутьев, телега ветхая, того и гляди потеряет колеса.
— Ну и ну, — бормочет старуха себе под нос, не думая о том, что ее могут услышать, — и как это люди могут отправляться в дорогу на такой телеге да с такой лошадью. Я-то думала попросить подвезти меня немного, да ведь эта лошадь и без того еле плетется, а сядь я на телегу, она непременно развалится.
Услыхав ее слова, Георг тут же наклонился и принялся расхваливать свой выезд.
— Не скажите, — возразил он, — телега и лошадь моя вовсе не так плохи. Я ездил с ними по бурному морю, когда волны были вышиной с дом, большие корабли тонули, а телега даже не перевернулась.
Старуха слегка ошалела, но, решив, что возчик этот большой шутник, решила не отстать от него:
— Может, они у тебя в бурном море-то лучше управляются, чем на земле, тут-то, я вижу, им нелегко тащиться.
— Да, я спускался на ней в шахту, к самому сердцу земли, и лошадь даже не споткнулась, — продолжал возница, — проезжал по горящим городам, где пламя бушевало со всех сторон, и жар был, как в плавильной печи. Ни один пожарный не смел сунуться туда, в дым и огонь, а моя лошадь не испугалась.
— Никак, ты, возница, вздумал смеяться над старым человеком, — обиделась старуха.
— Иной раз меня посылали на высокие горы, где нет ни проезжих дорог, ни хоженых троп, и моя лошадь взбиралась по скалам и прыгала через пропасти. И телега уцелела, хотя иной раз дорогой ей была каменная гряда. Я ездил по болотам, где ни одна кочка не удержала бы и малого ребенка, по снегу толщиной в человеческий рост, и нигде не пропал, так что жаловаться мне на лошадь мою и на телегу не пристало.
— Коли ты правду говоришь, тебе и в самом деле жаловаться грех, — согласилась с ним старуха. — Видно, ты и сам храбрый богатырь, раз у тебя такой выезд.
— Мне дана такая сила, что дети человеческие подвластны мне, — отвечал возница громко и сурово. — Я покоряю тех, кто живет в богатых дворцах и в убогих хижинах. Я даю свободу рабам и сбрасываю с тронов королей. Нет замка со столь мощными стенами, чтобы я не мог проникнуть в него. Нет на свете столь хитрой науки, которая могла бы помешать моему приходу. Я побиваю уверенных в себе, греющихся в лучах своего счастья, и дарую наследство и богатство нищим и несчастным.
— Вот я и вижу, — засмеялась старуха, — что повстречала знатного господина! А раз ты такой сильный и выезд у тебя распрекрасный, подвез бы ты меня маленько! Я думала поспеть к дочерям на новогодний ужин, да заблудилась, и теперь мне, видно, придется идти по проселку всю ночь, коли ты мне не поможешь.
— Нет, об этом ты меня не проси, — ответил возница. — Лучше тебе идти по проселку, чем ехать в моей телеге.
— Пожалуй, ты прав, — снова согласилась старуха. — Думается мне, твоя лошадь сдохнет, коли я сяду. Но пусть она хоть мой узелок повезет, уж в этом ты, верно, мне не откажешь.
И, не спрашивая позволения, она быстро бросает узел на дно телеги. Но он тут же падает на дорогу, словно она положила его на клубящийся дым или стелющийся туман.
И в тот же миг она, очевидно, потеряла способность видеть телегу, так как осталась стоять на дороге, растерянная и дрожащая, не делая попытки снова заговорить с возницей.
Этот разговор снова заставил Давида Хольма немного пожалеть Георга. «Видно, здорово пришлось ему натерпеться, — подумал он. — Неудивительно, что он так переменился».
IX
Возница привел Давида Хольма в комнату с высокими зарешеченными окнами, высокими, голыми стенами без малейших украшений. Вдоль одной стены здесь стоят несколько кроватей, и только одна из них занята. В нос ему ударяет слабый запах лекарств. Возле одной постели сидит человек в форме тюремного надзирателя. Давид понимает, что очутился в тюремном лазарете.
С потолка свисает маленькая электрическая лампочка, и при ее свете он видит, что на кровати лежит больной юноша с красивым, но изможденным лицом. Едва успев бросить на него взгляд, Давид забывает, что лишь недавно испытывал известное сострадание к Георгу. Теперь он готов наброситься на него с прежней яростью.
— Что тебе здесь надо? — кричит он вне себя. — Если ты посмеешь дотронуться до того, кто лежит на этой постели, то будешь мне заклятым врагом, сам знаешь.
Возница бросает на него скорее сострадательный, нежели строгий взгляд.
— Теперь я понимаю, Давид, кто лежит здесь. Когда мы вошли сюда, я этого не знал.
— Знал ты или нет, Георг, дело не в этом, пойми только…
Но Георг делает знак рукой, и Давид тут же обрывает фразу, погружается в молчание, подавленный, охваченный неодолимым страхом.
— Нам с тобой остается лишь покоряться и слушаться, — говорит возница. — Ты не должен ни желать, ни требовать, твое дело молча ждать.
Георг надвигает капюшон на глаза, давая этим понять, что не желает с ним больше говорить. В наступившей тишине Давид слышит, что больной арестант начинает разговор с сержантом.
Задуманная как учебник шведской географии, эта книга вот уже более века находит новых читателей по всему миру среди детей и взрослых. В России давно завоевал популярность сокращенный пересказ волшебной истории о мальчике, отправившемся с гусиной стаей в Лапландию.Полная верcия «Удивительного путешествия Нильса Хольгерссона…» — это новое знакомство с любимыми героями, народные предания и занимательная география.
В саге о пяти поколениях семьи Левеншельдов параллельно развиваются три истории, охватывающие события с 1730 по 1860 год. Представителей этого рода связывает тема преступления и наказания, тайные предсказания и довлеющие над членами семьи проклятия. И противостоять этому может лишь любовь и добрая воля человека, способные победить лицемерие, корысть и зло.Действие первого романа трилогии «Перстень Лёвеншёльдов» происходит в поместье Хедебю, которое старый генерал Лёвеншёльд получает в награду от короля Карла XII за верную службу на войне.
Прочитав сказку, вы узнаете удивительную историю заколдованного мальчика, научитесь понимать язык зверей и птиц, побываете в волшебном путешествии, в котором произошло столько увлекательных приключений!
Несколько поколений семьи Лагерлёф владели Морбаккой, здесь девочка Сельма родилась, пережила тяжелую болезнь, заново научилась ходить. Здесь она слушала бесконечные рассказы бабушки, встречалась с разными, порой замечательными, людьми, наблюдала, как отец и мать строят жизнь свою, усадьбы и ее обитателей, здесь начался христианский путь Лагерлёф. Сельма стала писательницей и всегда была благодарна за это Морбакке. Самая прославленная книга Лагерлёф — “Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции” — во многом выросла из детских воспоминаний и переживаний Сельмы.
Сельма Лагерлёф (1858–1940) была воистину властительницей дум, примером для многих, одним из самых читаемых в мире писателей и признанным международным литературным авторитетом своего времени. В 1907 году она стала почетным доктором Упсальского университета, а в 1914 ее избрали в Шведскую Академию наук, до нее женщинам такой чести не оказывали. И Нобелевскую премию по литературе «за благородный идеализм и богатство фантазии» она в 1909 году получила тоже первой из женщин.«Записки ребенка» (1930) и «Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф» (1932) — продолжение воспоминаний о детстве, начатых повестью «Морбакка» (1922)
Книга шведской писательницы с иллюстрациями шведского художника – редкая удача, ведь на её страницах перед нами возникает в деталях настоящая Швеция, какой её увидел заколдованный мальчишка Нильс со спины своего друга-гуся Мартина. Только истинный швед мог почувствовать язык и настроение своей знаменитой соотечественницы, лауреата Нобелевской премии Сельмы Лагерлёф и передать это в рисунках. Иллюстратор этой книги Ларс Клинтинг (1948–2006) – не только художник, но и автор детских книг. Для среднего школьного возраста.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.