Вознесение - [93]

— Жить и бороться за выживание — разные вещи.

— Значит, мы вернулись к вопросу о неумножении горя? — спрашиваю я и краем глаза замечаю, как напряглась Кристин.

— В некотором роде, — отвечает Модак. — И что же в этом плохого?

«Люди стараются избегать лишнего горя. И своего, и чужого».

Поворачиваюсь к Кристин:

— Вы хорошо знали Миру. Окажись она здесь, что бы она, по-вашему, сказала?

Похоже, упоминание имени жены его задело. Отлично. Раз Мира — запретная зона, небольшое вторжение возымеет эффект.

— Я знаю, Габриэль, что бы она сказала, — произносит Кристин. И хотя она обращается ко мне, на самом деле ее слова адресованы ему. — Услышь она, что говорит ее муж, ей стало бы стыдно. — Лицо профессора напрягается, и он издает раздраженный стон. — Она видела мир иначе, чем Хэриш. Слишком многим она ради него пожертвовала. — Профессор зажмуривается, чтобы не видеть Кристин. Та не замолкает. — Она хотела детей, а вы ей не позволили, правда, Хэриш? Ради будущего она бы рискнула, далее зная, что ее ждет горе. Будь Мира здесь, она бы сказала вам: если это последнее, что ты совершишь в своей жизни…

Задохнувшись от гнева, Кристин замолкает и отворачивается.

А я согласна с профессором Эм, — усмехается Бетани. — И мир наш — дерьмо, и людишки. Все поголовно.

— Мы не заслуживаем жизни. Пускай лучше планету заселят другие. Скорпионы там или еще какие твари. Поганки. Гиены. Или эти светящиеся букашки. Ну потонет толпа идиотов, и что с того?

— Мисс Кролл, я говорил несколько о другом, — говорит он и, сжав кулаки, встает. — Вы неверно истолковали мои слова.

— В каком смысле?

— Во всех.

— Значит, вы так не думаете?

— Наша вселенная умирала и возрождалась бесчисленное количество раз.

Я хватаю его за стиснутый кулак, усаживаю рядом с собой и заставляю повернуться лицом ко мне: пусть он видит мою ярость.

— Что бы вы там ни думали о Гее, и о Великом цикле, и о ничтожестве видов, Хэриш, поймите — все это не имеет значения! Речь совсем о другом — о живых людях, которые умрут, если вы не поможете их предупредить! — Он пытается высвободиться, но я держу его крепко. — Посмотрите на меня. После Стамбула я чувствовала себя убийцей. И Фрейзер тоже. Если мы ничего не предпримем, значит, все мы — не лучше военных преступников, осужденных в Гааге. И в первую очередь — вы, потому что спасти людей — в вашей власти!

Кристин подходит и, встав у него за спиной, кладет руки ему на плечи. Следом за ней вскакивает и Нед — хватает поднос, идет к буфету и, вернувшись с шестью стаканами, отвинчивает пробку с бутылки «Лафройга».

— Конечно. Выпьем за ваше здоровье, Хэриш. И за ваше мужество.

— Но я вовсе не…

— Да, — говорю я. — И мы восхищены вашим решением.

Профессор выдергивает руку и тяжело поднимается. Какое-то время он стоит под нашими взглядами, потом вздыхает и, словно истощенный конфликтом, с глухим стуком садится на место.

— Скажу лишь одно. Всем вам. И каждому, кто способен заглянуть дальше этой катастрофы. Будьте осторожны в своих желаниях!

Моргнув, он тянется к портфелю. Увидев в его руках банку из-под варенья, отворачиваюсь. Момент слишком личный.

Спеша закрепить победу, Нед чокается со всеми и предлагает следующий тост — за Бетани.

— Чего тебе налить, Бетани? Колы? Сока?

Быть может, это первый тост, когда-либо поднятый в ее честь, но она угрюмо мотает головой. Выражение ее лица и то, как она катает между пальцами очередную ягоду, заставляют меня насторожиться. Бетани явно готовит какую-то каверзу.

— Будь Мира с нами в эту минуту, она бы не преминула напомнить о всеобщем заблуждении насчет иероглифа, которым в китайском языке обозначают слово «кризис», — говорит Хэриш Модак, отхлебнув глоток виски. Теперь, когда моральный выбор сделан, он заметно воодушевился.

— Кризис — и опасность, и шанс, — говорит Фрейзер Мелвиль.

— В чем пытаются убедить нас западные гуру бизнеса и прочие шарлатаны. Показывают, где прерываются штрихи, и говорят: вот, мол, смотрите — опасность и благоприятная возможность. А китайцы знают, что это не более чем миф.

— И какова же мораль?

— А такая: кризис — он кризис и есть. Не больше и не меньше.

— Для «Траксорака» эта история станет вопросом чести и имиджа. Сохранить лицо — вот что они поставят во главу угла, — размышляю я вслух. — Нам придется иметь дело с корпоративными эмоциями, с психологией стада. А стадо — штука непослушная и трудноуправляемая, его настроения изменчивы, мышление ступенчато, и к тому же оно склонно зацикливаться.

— Признаваться в ошибках не любит никто, — подтверждает Нед. — То же самое можно сказать о правительствах.

— Наша задача — предупредить как можно больше людей, выбрав для этого наиболее эффективный и убедительный способ. И сделать это независимо оттого, признается ли «Траксорак» и прислушаются ли власти, — говорит Кристин Йонсдоттир. Если бы моя ненависть к ней не была столь сильна, я прониклась бы к ней симпатией. И оттого, что она лишила меня этой возможности, я ненавижу ее еще больше. — Готова поспорить: когда они убедятся в реальности угрозы, то первым делом кинутся искать козла отпущения и заметать следы — вместо того чтобы разруливать последствия.