Возмутители глубин - [48]

— Да, именно эта. Слова и музыка народные, хоть и секретилось все тогда. Впрочем, мы-то знали немало, поскольку были с К-19 в одном походе и вернулись в базу почти одновременно. Мне даже пришлось участвовать в обеспечении похорон погибших матросов в Кислой Губе.

Вскоре после этого печального события, мы с Лизой улетели в отпуск — домой, в Вологду. Транспорта в город не было, и я позвонил из аэропорта маме…

— Господи, — ахнула она. — Ты где?! Стой на месте, никуда не уходи! Я сейчас приеду!

Я позвонил Лизиной маме, теще. Реакция та же:

— Слава, ты?! Господи, будьте на месте, я сейчас приеду!

Мы с Лизой переглянулись — что у них стряслось? Примчались наши мамы в аэропорт, виснут на мне, обе в слезах… Они меня уже похоронили. До них слухи дошли от местных военных летчиков, которые летали в Атлантику на спасательные работы по К-19. Знали, что и я в автономке, и были уверены, что среди погибших их сын и зять… Самое печальное, что и отец уехал на полигон со своим дивизионом с этой же мыслью. Надо было срочно сообщить ему, что я жив. Но как? Полигон далеко — под Лугой, телеграмму туда не доставят. Надо ехать к нему… Полетел я в Питер, а оттуда в Лугу, как говорится, в том, в чем был. А был я, несмотря на ранний март, в щегольских полуботинках, в парадной фуражке при белом кашне… В таком наряде по весенней распутице далеко не прошагаешь. А полигон огромный. Батя со своими ракетчиками невесть где. Да еще ночь — глаз коли. В управлении полигона никого, кроме дежурного старшего лейтенанта. На год-другой постарше меня, но службу правит — не подступись. Ну, рассказал я ему вкратце, по каким делам отца ищу.

«Так ты с атомной лодки?!» — шепотом спрашивает, поскольку вслух тогда такими словами не бросались.

«С атомной…»

Вызывает старлей дежурный ГТС — гусеничный тягач, сажает меня, и полный вперед! Мчимся напрямик — через лес, чтобы сократить путь. Вдруг по глазам — мощный луч. Ослепли. Остановились.

«Стой, кто идет?! Выходи! Документы!» Слышу, как затворы передергивают. Въехали мы в секретную зону, где отец ракеты испытывал. Объясняю, что я сын подполковника Попова.

Старший охранения только охнул; «Давайте к нему быстрее! Батя ваш совсем плох от переживаний!»

Мчимся в расположение дивизиона — палатки в лесу. Вхожу, офицеры на нарах в два яруса спят, у железной печурки отец прикорнул.

— Здравствуй, папа, я живой…

Батя у меня всю войну прошел, артиллерист, танки немецкие жег. Никогда слезинки ни одной у него не видел. А тут глаза заблестели.

— Так, — командует он. — Начальнику штаба — спать! Остальным — подъем! Столы накрывать.

Движок запустили, свет дали. На стол из досок — по-фронтовому: тушенку, хлеб режут.

— И кружки доставайте!

— Товарищ командир, так сухой закон же…

— Знаю, я ваш сухой закон! Поскребите по своим сусекам!

Ну, конечно же, что надо, нашлось, разлили по кружкам и выпили за мое возвращение из первой моей автономки…

— Последняя, двадцать пятая, наверное, тоже запомнилась?

— Еще как запомнилась… Это было весной 1989 года. Я выходил в море на борту ракетоносца как заместитель командира дивизии «стратегов» — подстраховывать молодого командира атомохода. Впереди нас в дальнем охранении шла торпедная подводная лодка К-278…

— Это печально известный «Комсомолец»?

— Он самый… За сутки до гибели этого уникального корабля я переговаривался с его командиром, капитаном 1-го ранга Ваниным по ЗПС — звукоподводной связи. Вдруг получаю 7 апреля странное радио с берега — дальнейшие задачи боевой службы выполнять самостоятельно, без боевого охранения. И только по возвращению в базу узнал о трагедии в Норвежском море..

— А самый опасный для вас поход?

— В 1983 году. Я — командир 16-ракетного атомного подводного крейсера Выполняем стратегическую задачу в западной Атлантике — несем боевое дежурство в кратчайшей готовности к нанесению ответного ракетно-ядерного удара. Вдруг в районе Бермудского треугольника — не зря о нем ходит дурная слава — сработала аварийная защита обоих бортов. Оба реактора заглушились, и мы остались под водой без хода Перешли на аккумуляторную батарею. Но емкость ее на атомоходах невелика Спасло то, что удалось найти неподалеку район с «жидким грунтом», то есть более плотный по солености слой воды. На нем и отлежались, пока поднимали компенсирующие решетки, снимали аварийную защиту…

— А если бы не удалось найти «жидкий грунт»?

— Пришлось бы всплыть на виду у «вероятного противника». В военное время это верная гибель. В мирное — международный скандал. Да и вечный позор для меня как подводника-профессионала

Кстати, в этом же районе погибла спустя три года небезысвестная К-219. На ней произошел взрыв в ракетной шахте, от ядовитых паров окислителя погибли пять человек. Командир, капитан 2-го ранга Игорь Британов вынужден был всплыть…

Мой ракетоносец, совершенно однотипный с К-219, находился на соседней позиции, и я по радиоперехвату понял, что у Брита-нова случилась беда Ходу до него мне было чуть более двадцати часов. Готовлю аварийные партии, штурманскую прокладку, и не зря — вскоре получаю персональное радио: «Следовать в район для оказания помощи К-219. Ясность подтвердить». Ясность немедленно подтверждаю. Но квитанции на свое радио не получаю. Еще раз посылаю подтверждение — квитанции нет. Снова выхожу в эфир — ни ответа, ни привета Молчит Москва, и все… А я уже больше часа на перископной глубине торчу, вокруг океанские лайнеры ходят — не ровен час, под киль угодишь. Наконец приходит распоряжение — оставаться в своем районе. Вроде бы положение К-219 стабилизировалось, помощь не нужна Стабилизировалось-то оно стабилизировалось, да только на третьи сутки ракетный крейсер затонул. До сих не могу себе простить — мог ведь пойти к Британову, не дожидаясь этих треклятых квитанций. Схитрить мог… У меня же и люди подготовленные, и все аварийные материалы на борту… Пришли бы — и ход событий мог пойти иначе. Но ведь поверил, что ситуация выправилась. А там окислитель разъедал прочный корпус со скоростью миллиметр в час… О том, что К-219 затонула, узнал только в родных водах, когда пошли на замер шумности в Мотовский залив. В шоке был…