И еще напрашивается одна мысль: если фазы хранятся в наследственной памяти, значит, их можно повторить. Во всяком случае, в природе нет на это запрета. Значит, и время эволюции и время жизни существа обратимо: из прошлого в будущее — из будущего в прошлое — X. А чему равен X?..
Уравнения выстраиваются в бесконечные ряды. Их звенья с противоположными знаками уничтожаются. И я уже вижу, как вместо икса появляется начало того же уравнения, которое содержится в формулах живых существ и ураганов, в волнении моря и сообщении из дальнего космоса, переданного неизвестным существом, так похожим на меня. Все то же уравнение, которое является ключом жизни и смерти…
7
Она дышит ровно и глубоко, слегка посапывая во сне, и тогда чуть вздрагивают красиво вырезанные ноздри, а ямочки на щеках становятся глубже.
— Спи спокойно, — говорю ей. — Пришел сообщить тебе нечто очень важное. Ты услышишь это и запомнишь. И проснешься с уже готовой мыслью, которая облегчит тебе жизнь и оборвет связь с тем, чего не существует. Я не мог сказать тебе этого раньше, потому что сам узнал только недавно. Так вот, слушай и запомни: я — это не он. Его нет. Погиб. А я совсем иной, не тот, кого ты любила. Я — синтезированный человек, сигом.
В ответ — немой вопрос, отчаянье, глубокое и безысходное, как высохший колодец.
Случилось то, чего я не мог предвидеть, — проснулась ее потревоженная память, тот участок, где жил он, погибший в опыте.
— Извини за боль. Но ты должна это знать. И не надеяться напрасно. Я представляю, как тебе будет тяжело, человеческий детеныш, не кровная сестра моя. Долгие ночи и дни одной… Тебе захочется ласки, заботы, просто чьего-то присутствия рядом. Каждый день ты будешь смотреться в зеркало, наблюдать, как морщинки пробиваются у глаз, у губ, как они постепенно покрывают все лицо, будто паутинки трещин на старинном холсте. Но там они иногда делают портрет более значительным, ценным, а в зеркале они будут лишь увеличивать твою тоску. И седина, как изморозь, довершит преступление, именуемое законом природы, постепенно занося снегом отображение женщины, которая когда-то любила и была счастлива.
Я очень хочу помочь тебе, утешить, защитить от тоски. Но я не всемогущ, я даже не могу стать тем, кто тебе нужен. Прости меня. Если бы я уже знал то, что мне предстоит узнать, если бы уже стал таким, каким хочет мой создатель Михаил Дмитриевич, — выше тоски и смерти, разлитых в природе, я бы помог тебе — тебе в первую очередь, хотя и не знаю — почему. Ведь каждая одинокая женщина так же несчастна, как ты. Но твою боль теперь я чувствую. И потому сочувствую другим, подобным тебе. Может быть, так положено среди людей, — в этом залог человечности? Я могу это подсчитать, выделить, определить, но почувствовал я впервые. И впервые так беспомощен. Возможно, беспомощность — необходимое условие сочувствия, как смерть условие неповторимости. Но если даже это все необходимо, то все равно оно не становится менее жестоким. Пока я не могу ничего изменить. А потому прощаюсь с тобой. Скорее всего — навсегда…
Я прислушался к отзвуку — к тому, что вызвали мои слова, и мне стало не по себе. Может быть, напрасных надежд не бывает, и надежда — уже сама по себе — спасительный канат, переброшенный через пропасть, на дне которой подстерегают чудовища?
8
Солнце давно зашло, закатилось огненным шаром за горизонт, оставив в остывающем воздухе рассеянные волны энергии. Мне их явно не хватает для подзарядки. Я лечу уже свыше шести часов, и энергия в моих аккумуляторах изрядно поистощилась. Появились неприятные покалывания ниже груди в блоке «с» — человек назвал бы их «голодными болями» в желудке.
Внимательно оглядываю с высоты морской простор и замечаю пассажирский лайнер на подводных крыльях. Он идет в направлении моего полета, несется по темным волнам, как белая чайка, излучая волны музыки. Догоняю его без труда, незаметно опускаюсь на верхней палубе и выхожу на корму, превращенную сейчас в танцплощадку. Словно сквозь живые волны, прохожу сквозь толпу нарядно одетых людей, огибаю танцующие пары и спускаюсь на нижнюю палубу по трапу, покрытому мягкой дорожкой. Отсюда ступеньки ведут в машинное отделение.
Вскоре мой запас энергии восполнен от генератора. Приятная теплота и бодрость разливаются по всему телу, индекс готовности пришел в норму.
Кончиками пальцев слегка касаясь надраенных до ослепительного блеска поручней, взбегаю — а мог бы взлететь, вызвав повышенный интерес к моей особе, — на верхнюю палубу. Навстречу спешит, улыбаясь, загорелый высокий мужчина лет пятидесяти.
— Добрый вечер, сосед! — обрадованно восклицает он.
Несколько секунд перебираю в памяти знакомых, но он уже понял, что обознался, извиняется.
— Ничего, ничего, рад знакомству с вами, — заверяю его одной из фраз «Учебника поведения для сигомов».
Он принимает мои слова всерьез и предлагает:
— Так закрепим знакомство? — протягивает мне руку. — Максим. В шахматы играете?
Я мог бы отделаться от него другой фразой из того же учебника, но столько радушия и нетерпеливого желания сыграть звучало в голосе Максима, что я решил пожертвовать каким-то часом, чтобы доставить ему удовольствие. Никто из нас никогда не забывал о долге перед создателями.
