Возможность острова - [55]

Было всего лишь одиннадцать вечера, но в городке стояла полная тишина, оттуда не доносилось музыки, почти никто не ходил из палатки в палатку. Я налил Венсану Тленфиддиша», купленного в магазине дьюти-фри мадридского аэропорта.

Я как-то ждал, что он сам начнёт разговор, но он лишь молча подливал себе виски и вертел в пальцах стакан. На вопрос, как подвигается его работа, он отвечал неохотно и односложно; он ещё больше похудел. В конце концов я с горя заговорил о себе, то есть об Эстер, по-моему, больше ничего достойного упоминания в моей жизни за последние месяцы не произошло; ещё я купил новую автоматическую поливальную систему, но распространяться по этому поводу было выше моих сил. Он попросил рассказать ему ещё об Эстер, что я и исполнил с непритворным удовольствием; его лицо понемногу прояснялось, он сказал, что рад за меня, и чувствовалось, что это искренне. Взаимная привязанность у мужчин — тяжёлая штука: она не находит конкретного воплощения, это что-то нереальное, нежное, но всегда немного болезненное; минут через десять он ушёл, так ничего и не рассказав о своей жизни. Я растянулся на кровати и стал размышлять в темноте о психологической стратегии пророка; я не вполне её понимал. Уж не собирается ли он предоставить мне одну из адепток для сексуальных развлечений? Наверное, он пребывал в сомнении — вряд ли у него был большой опыт в обращении с ВИПами. К подобной перспективе я отнёсся спокойно: ещё утром мы занимались любовью с Эстер, дольше и упоительнее, чем обычно, и мне совершенно не хотелось другой женщины, не уверен даже, что при необходимости я сумел бы проявить к ней интерес. Обычно считается, что мужчина — это член на ножках, способный трахнуть любую телку, лишь бы та была достаточно соблазнительна, и что всяческие чувства тут абсолютно ни при чём; портрет в общем и целом справедлив, но всё-таки немного утрирован. Конечно, Сьюзен великолепна, но, глядя, как она сосёт член пророка, я не испытал ни выброса адреналина, ни приступа обезьяньей ревности; применительно ко мне эффект достигнут не был: я вообще чувствовал себя необычно спокойным.

Я проснулся в пять утра, незадолго до рассвета, и энергично привёл себя в порядок, завершив туалет ледяным душем; у меня возникло необъяснимое — а впрочем, как выяснилось, обманчивое — ощущение, что впереди решающий день. Я сварил себе чёрный кофе и выпил его на террасе, глядя, как просыпается палаточный лагерь; несколько адептов направлялись к общественным туалетам. Каменистая равнина в свете зари казалась темно-красной. Далеко на востоке виднелась металлическая ограда: участок, выделенный секте, был никак не меньше десяти гектаров. Пройдя несколько метров вниз по извилистой тропе, я вдруг увидел Венсана и Сьюзен. Они стояли на площадке, где мы накануне оставили микроавтобус, и между ними происходил весьма бурный разговор. Венсан размахивал руками и, казалось, в чём-то её убеждал, но говорил тихо, до меня не доносилось ни слова; она глядела на него спокойно, но абсолютно бесстрастно. Повернув голову, она заметила, что я на них смотрю, и тронула Венсана за плечо, чтобы он замолчал; я задумчиво повернул обратно в свой грот. Мне казалось, что Венсан сделал крайне неудачный выбор: эта девушка с прозрачными глазами, казалось не ведающими смущения, и здоровым, атлетическим телом юной спортсменки-протестантки, от природы имела склонность к фанатизму; её с равным успехом можно было представить себе в рядах и какого-нибудь радикального евангелического движения, и группки deep ecology[54]; при нынешних обстоятельствах она была душой и телом предана пророку, и ничто не могло убедить её нарушить обет сексуального служения ему одному. И тут я понял, почему никогда не описывал сектантов в своих скетчах: легко иронизировать над человеческими существами, видеть в них бурлескных роботов, покуда ими движет банальная алчность или вожделение; когда же, напротив, создаётся впечатление, что их одушевляет глубокая вера, нечто выходящее за рамки инстинкта выживания, механизм даёт сбой, и смех в принципе невозможен.

Адепты, вновь облачённые в белые туники, один за другим выходили из палаток, направляясь к углублению в основании отвесной скалы, служившему входом в огромный естественный грот, где проходило обучение. Мне показалось, что многие палатки пустуют; и действительно, несколько минут спустя, беседуя с Копом, я узнал, что в этом году на зимнюю школу приехали всего триста человек; для движения, насчитывающего, как он утверждал, восемьдесят тысяч сторонников по всему миру, негусто. Он объяснял такой провал слишком высоким уровнем лекций Мицкевича. «Для людей это все китайская грамота… Школа предназначена для широкого круга, и лучше было бы делать упор на более простые эмоции, объединяющие людей. Но пророк совершенно одержим наукой…» — с горечью заключил он. Меня удивила его откровенность: недоверие, с которым он относился ко мне во время школы в Зворке, похоже, испарилось. Или же он ищет во мне союзника: наверное, ему сказали, или он сам понял, что я — ВИП первостепенной важности, что мне, быть может, суждено сыграть какую-то роль в организации или даже влиять на решения, принимаемые пророком. Он явно не состоял в добрых отношениях с Учёным, тот считал его чем-то вроде фельдфебеля, годного лишь на то, чтобы следить за порядком да наладить поставку провизии. Юморист никогда не участвовал в их перепалках, порой весьма язвительных, держался в стороне, иронизировал, целиком полагаясь на личные отношения с пророком.