Возможная жизнь - [55]

Одной из самых занимательных оказалась литература. Парижский критик Жан Гишар указал, что читателям, которым удалось одолеть длинный роман Пруста «В поисках утраченного времени», теперь станет понятно: основной посыл книги – что жизненный опыт невозможно полностью осмыслить без инструментария, предоставляемого воспоминаниями, а проще говоря, памятью, – это фактически созданное за 150 лет avant la lettre[26]описание того, как работает «контур Росси – Дюранти».

В клинической психологии эти результаты касались аутизма; в истории искусств пролили новый свет на наскальную живопись: рисунки, обнаруженные в пещерах Шове и Альтамира, вовсе не доказывали, что люди стали «человеками» намного раньше, чем предполагалось до их находки, – что противоречит радиоуглеродной датировке, – а лишь то, что они умели создавать впечатляющие изображения задолго до ключевой мутации. Подобно выдвинутой двести лет назад великой идее Дарвина, идея «контура» была сама по себе довольно простой; самым интересным стали выводы, что из нее следовали.

Елене и ее группе удалось показать, что «контур» формируется не сразу. Иными словами, для того чтобы он заработал, требуется время: окончательный вид вся цепочка принимала, когда человеку исполнялось около пяти лет, а затем «контур» продолжал укрепляться еще лет шестьдесят с лишком. Именно поэтому к старости люди становились более счастливыми, мудрыми и спокойными. Разрешилась и загадка младенческого возраста – детей, которые, на взгляд любящих родителей, так походили на человека, но явно не обладали «здравым умом». Подобно девственной плеве, «контур» не открывался, пока химическая активность памяти не обретала силу, достаточную для ее прорыва, а потребная для этого критическая масса воспоминаний накапливалась в первые 58–62 месяца жизни. Новейший сканер сумел обнаружить миг такого прорыва в мозгу пятилетнего ребенка.

Последним доводом противников теории «контура» было «релейное» устройство цепочки, – что она пребывает то в открытом, то в закрытом состоянии. Если железный штырь лишил «Человека-кебаба» способности отключаться, то не нуждается ли обычный мозг в некотором включающем факторе? Елена показала, что это возражение попросту ненаучно. Для того чтобы нейроны мозга приказали руке почесать голову, никакая «душа» не требуется. Требуется лишь взаимодействие определенных количеств вещества. Почему же связи различных клеток мозга должны быть иными? Сама постановка вопроса о включающем факторе отдает дуалистическим отношением к разуму, присущим семнадцатому столетию. Идея «души» мертва, «контур» убил ее – как и идею «личности». Люди образованные знают ныне, что состоят они просто-напросто из вещества, достигающего – на миллисекунду – гармоничного согласия, которое затем прерывается, и процесс этот повторяется бесконечно. Сделав столь дерзкое заявление, Елена собрала свои заметки и под аплодисменты смирившихся оппонентов покинула трибуну.

Затем состоялся прием для журналистов, сотрудников института, гостей из университетов Европы. Расслабившись после удачной речи, Елена выпила больше обычного. И чтобы голова прояснилась, решила немного пройтись, а потом уж сесть на трамвай.

Ее, удостоившуюся почестей от многих организаций, смущало то, что именно она, а не Беатриче Росси получает медали, докторские степени, дифирамбы, конференц-залы больших отелей. Весь мир решил, что вот эта серая мышка и есть самая мозговитая, а та, обаятельная и красивая, просто ухватилась за подвернувшуюся возможность примазаться к ней. И что бы ни говорила Елена о ведущей роли коллеги, повлиять на человеческую потребность видеть жизнь в привычном свете стереотипов она не могла. За прожитые годы правительства, союзы, валюты и договоры появлялись и исчезали в Европе с головокружительной быстротой, но устойчивые предрассудки, судя по всему, не изменятся никогда.

Впрочем, мир отказывался воспринимать новые идеи не только из-за безобидных журналистских клише. Елена сознавала, что даже люди более чем просвещенные соглашались с выводами, следующими из «теории контура», без сколько-нибудь искренней личной веры. Меньше стало приверженцев традиционных религий, зато мистические и иррациональные культы обрели новых адептов. И даже для меньшинства, тех, кто был достаточно разумен, чтобы принять все философские следствия этой теории, первостепенное значение сохраняли обстоятельства их повседневной жизни. От понимания того, что человек состоит из материи, допускающей многократное повторное использование, а личность есть иллюзия, сердце болело ничуть не меньше.

И самое странное, признавалась себе Елена – немного хмельная, бредущая сквозь темноту теплого весеннего вечера, сжимая в руке листки с записями к своему выступлению, – что и сама она принадлежит к числу тех, кто живет так, точно работы, ею опубликованной, не существует. Уж она-то знала, что статья эта верна, точна и много раз подтверждена экспериментально, однако не позволяла выводам из нее хоть как-то повлиять на собственную жизнь.

Войдя в свою квартиру, она сбросила туфли, нажав на кнопку, развернула на стене большой экран, и выбрала старый фильм. Потом налила себе последний бокал вина и запила им таблетку элизиакса. В состав производимого по государственной лицензии препарата входил тетрагидроканнабинол, активный компонент марихуаны, и метилендиоксиметамфетамин – основа некогда популярного в клубах наркотика экстази. В разных таблетках пропорции этих веществ различались. Елена отдавала предпочтение зелененьким, в которых было больше тетрагидроканнабинола. Она любила создаваемое марихуаной ощущение чуда, а порождаемый метилендиоксиметамфетамином всплеск эйфории мешал ей слишком долго мотать восторженной головой в такт звукам шестиструнной гитары, подобно фанатке рок-музыки в Лорел-Каньон