Возможная жизнь - [53]

То есть о Бруно. В следующие два года они продолжали при всякой возможности встречаться в доме, стоявшем в Сабинских горах. И как-то раз – оба сидели, вглядываясь в оливковую рощу и в долину за ней, – Елена спросила, не даст ли он ей почитать свой новый рассказ.

– Не думаю, что он тебе понравится, – ответил Бруно.

– А вдруг. Другие же нравятся.

– Идею его я позаимствовал из «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого» Джорджа Оруэлла, – сказал Бруно. – Джулия, главный женский персонаж романа, упоминает о том, что лишилась невинности в шестнадцать лет – ее соблазнил партиец, которого потом арестовали[25]. И я подумал: занятно, этот человек – проходная фигура в сюжете Оруэлла – и в то же время главный герой своей собственной истории.

– Понимаю, – сказала Елена. – И ты написал о нем.

– Да. Он обманщик, не верящий в партию. И герой, хоть и остается всего лишь подстрочным примечанием к жизни Уинстона Смита.

Елена спросила, тщательно подбирая слова:

– А я? Я тоже подстрочное примечание к истории твоей жизни?

– Нет. Ты ее героиня.

– Старомодное слово.

– Беда моя в том, – сказал Бруно, – что у меня таких историй несколько. Ты – главная героиня одной. Той, что разворачивается здесь, в горах. И здесь.

Он приложил ладонь ко лбу.

– А в детстве? – спросила Елена.

– В детстве – нет. Тогда главным был я. Затем Роберто. А уж за ним шла ты.

– Не хочешь узнать, на каком месте стоишь у меня ты? – поинтересовалась Елена.

– Побаиваюсь, – ответил Бруно. – Если верить моему опыту, все женщины – абсолютистки. Они склонны винить тебя в том, что произошло до твоего появления в их жизни, в событиях, отменить которые ты не можешь. Даже в совершенных ими ошибках.

– Вот уж не думала, что ты так осторожен, – сказала Елена.

Ответ у Бруно имелся.

– С одной стороны, я вижу абстрактную силу – это пламя, то, что происходит между нами с тобой, меняя нас. А с другой – материальные обстоятельства жизни: договоренности, дома, квартиры, людей, работу. И думаю лишь о том, как бы нам получше приладить одно к другому – пламя и факты. Пламя тут главное. Мы можем, конечно, так и этак гнуть факты, чтобы приспособить их к нему. Но ты…

Он махнул рукой.

– Что я? – переспросила Елена.

– Если ты не получишь всего сразу, единого идеального существования, то будешь готова выбросить самое лучшее. Просто в сердцах.

– Я так никогда не поступлю, – сказала Елена. – Никогда.

И в то же время ей стало страшновато от этой их с Бруно несхожести.

В тридцать шесть лет Елена всерьез задумалась о ребенке. Она знала, в ближайшие десять лет никакое бесплодие ей не грозит, однако разумно все-таки больше не тянуть с материнством. Елена никогда не испытывала особого желания стать матерью – такого, о котором говорили многие женщины, словно деторождение было их глубинной потребностью. Потому ли, думала Елена, что она была единственным ребенком в семье, или же потому, что ее никогда не привлекало преобладающее в детстве состояние бессильной зависимости от взрослых.

Ясно было одно: если уж рожать, то от Бруно. Она любила его сильнее, чем могла бы любить другого мужчину, поэтому мысль о соединении ее клеток с его казалась логичной. Имелись у Елены и не столь рациональные мотивы. Мучительной особенностью их отношений с Бруно была разделенность – не только во времени и пространстве, но и в том, чувствовала порой Елена, что они – два разных существа. Даже встречаясь друг с другом, они оставались отдельными. А их ребенку от этого страдать не придется.

Пока она работала в лаборатории, подобного рода фантазии вызывали у нее улыбку; но дома, когда она поглядывала ночами на экран, – не вспомнил ли о ней Бруно? – фантазии выглядели вполне реалистичными.

В следующий раз Елена встретилась с Бруно осенью – солнце светило сквозь дымку, и его тепло и свет странно противоречили сырому запаху каштановых листьев под ногами. Середина осени, с детства памятная для Елены пора – по лесам, окружавшим их ферму.

Когда они поели на террасе, а Сильвия с дочерью ушли в деревню, вдруг резко похолодало. Они вошли в дом, Бруно разжег камин, сложив на его каменном полу оливковые поленья. Они уселись в кресла по сторонам низкого, обтянутого кожей столика, положив на него ноги.

– Я тут стала думать о детях, – сказала Елена. – Ты хотел бы стать отцом?

– Да. Ни брата, ни сына у меня никогда не было, я об этом мало что знаю. Но, полагаю, в любом случае предпочел бы роль отца.

– А ты не думаешь, Бруно, что мы могли бы завести ребенка? Ты и я? Возраст мне пока еще позволяет. И у нас появилось бы что-то, принадлежащее нам обоим.

– Сувенир из.

– Не из прошлого, нет. Из будущего. Что-то бесспорное, общее – после такой долгой разлуки.

Бруно встал, отвернулся к окну.

– Сомневаюсь, что Лючии это понравится, – сказал он.

– Так ей и знать не обязательно. Об этом же она не знает? – Елена обвела рукой комнату.

– Нет. Но Катерина вряд ли.

– Я не тот человек, который может явиться на порог твоего дома с младенцем на руках. Денег у меня достаточно, я в состоянии позаботиться о ребенке. А желания разрушить твою семью я не имею.

Бруно повернулся к Елене, снова сел напротив нее.