Возможная жизнь - [35]

– Вот мы и вернулись туда, откуда начали, верно, Билли? В работный дом.

Ну, я с этим примириться не мог. Я прослышал об одном заведении, которое тоже было поначалу лазаретом при работном доме в Каршолтоне, но превратилось в настоящую больницу. А теперь они переехали в Патни. Называлось «Больница для неизлечимых», мы с Нэнси съездили туда поглядеть. Мы хорошо так поговорили с тамошними врачами, и те пообещали поехать в приют, посмотреть Алису, а после написать мне и сообщить, что они думают.

– Читать вы умеете, сэр? – спросил один из них.

– Еще бы, – ответил я. – За кого вы меня держите?

Я для этой поездки лучшую мою одежду надел.

Доктор немного помялся и сказал, что уверен, он сможет помочь Алисе.

Я ответил:

– Хорошо бы, доктор, потому как она из тех бедных больных, для которых вы и существуете.

Одним словом, поехали они к Алисе и, бросив на нее всего один взгляд, сказали: «Да, эта из наших», – и мы с Нэнси упаковали ее одежду и повезли Алису на омнибусе вдоль реки. Не знаю, понимала ли моя Алиса, что происходит. Она все смотрела прямо перед собой и, по-моему, даже не моргала. И ни поесть, ни одеться без посторонней помощи не могла.

В больнице Нэнси сказала, что мы были бы рады оставить Алису у себя дома, что она и сама предпочла бы это, однако доктор ответил: в больнице они, вероятно, смогут как-то помочь ей, к тому же Алиса все равно не понимает, что с ней творится. Я подивился, как же это они надеются вылечить ее в больнице для неизлечимых, но все же доволен был, что за ней станут ухаживать, да и жить она будет в тепле. Доктора сказали, нам лучше оставить ее здесь на месяц, пусть попривыкнет, а уж после навестить снова.

Мы прождали пять недель, а затем отправились в Патни, втроем – я, Нэнси и их с Алисой сильно постаревшая матушка.

Ну что сказать, больница еще выглядела новехонькой, стены в коридорах только-только покрасили клеевой краской. Все газовые рожки горели, каменные ступени были выметены. Не стану отрицать, мрачноватое место – дом старый, большой, ведь доктора ожидали, что в Лондоне наберется много неизлечимых больных. И все-таки эта больница была лучше любого дома, в каких когда-либо жили Уэббы и Смиты. Лежали в ней люди обыкновенные, вроде нас, но еды им давали необычайно много. Медицинские сестры ходили в чистеньких платьях, на головах – накрахмаленные чепчики. Врачи сплошь в темных костюмах и при галстуках. Нэнси даже рот приоткрыла, когда все это увидела.

Дежурный врач смог уделить нам лишь несколько минут. Это был рослый мужчина с бородой, не тот, с каким мы разговаривали прежде. Он сказал что-то наподобие: «Нервная система еще остается для нас загадкой, мистер Уэбб, однако определенный прогресс имеется. Джентльмены в Париже используют метод…»

Я мало чего понял. Нэнси потом объяснила, что если попросту, то разобраться в ее болезни они смогут, только когда Алиса умрет. Вот тогда они осмотрят ее мозг и увидят маленькое пятнышко или еще что, которое скажет им, чем она болела.

– Что же это за медицина такая? – удивился я. – Если приходится ждать, пока ты помрешь, а уж потом выяснять, что с тобой было неладно? Ей же всего-то тридцать два года.

Матушка Смит сказала, что по крайности кормят ее как следует, и тут уж не поспоришь. Да и плоха была Алиса даже вполовину не так, как некоторые из тамошних бедолаг, пускавших слюни, трясшихся, мотавших вверх-вниз головами, стонавших и ходивших под себя. А присмотришься к ним – некоторые были когда-то людьми вполне солидными. Сестра сказала, на первом этаже у них лежит джентльмен – бывший доктор и еще по меньшей мере двое священников.

Поначалу мы с Нэнси навещали Алису каждую неделю, однако ей становилось все хуже. И через год с чем-то наши приезды утратили смысл. Алиса, не шевелясь, смотрела перед собой, изо рта ее стекала струйка слюны. Прекрасные белокурые волосы высохли и поседели. Нянечка сказала, что она теперь даже до нужника сама добраться не может, поэтому большую часть времени ее держат в койке. Не думаю, что Алиса узнавала меня или Нэнси.

Нам стало тяжело ездить туда и смотреть на женщину, похожую на Алису, на девочку в белом чепчике, которую я увидел когда-то в работном доме, но что больше Алисой не была. Была кем-то другим. И мы перестали заглядывать в Патни так часто, бывали там примерно раз в месяц, потом в два или в три и, наконец, начали приезжать туда только на Рождество, да еще разок летом.

Ну а на Кроу-стрит все шло, можно сказать, неплохо. Уортингтон, сборщик квартирной платы, обзавелся собственным небольшим делом и поинтересовался, не смогу ли я вложить немного денег в дом, который он собрался купить, привести в божеский вид и сдавать жильцам. Большую часть необходимых для этого средств он уже получил, взяв в банке ссуду. Этот дом, принадлежавший ткачу, находился в Бетнал-Грин, и когда-то каждый его этаж был одной большой комнатой. За многие годы в них понастроили перегородок, теперь в доме проживало шесть семей, по две на каждом этаже, одна из них еще и отвела часть своего жилья ткачу, державшему там свои станки. Жуткое было место, наводненное всяческими вредителями – не только блохами да вшами, которых везде хватает, но еще и крысами. Уортингтон легко поладил с владельцем дома, который был сыт им по горло, поскольку жильцам вечно нечем было платить. Предполагалось снести перегородки, как следует окурить дом, а затем отремонтировать.